Речи

63. Так разве мы все развращены жестами женщин и нам было бы к выгоде расстаться с матерью, с сестрой, с дочерью, с служанками и зажмуривать глава, если они где нибудь появятся? В самом деле, если способно развратить то, что весьма отстает от истины, — подражание, как же можно спастись, глядя на самую действительность. Ведь как для воспитания боевых людей более действительным средством служить смотреть на самые битвы, чем иметь дело с картинами, которые содержать отражение фактов, так, если вреден женский жест, то вреднее тот, который выполняется для действительной надобности, нежели тот который, воспроизводится ради забавы. А ты тех не боишься, а против этих ратуешь, как вредных.

64. И не думай, чтобы я утверждал, чтобы кто наб., обращая внимание на женщин, не оказался иной раз женоподобным, и такой и от плясунов, может быть, получил бы вред. Но ни женщин мы не устраним, если кто-либо, будучи плох, принял их манеры, ни признаком негодности плясунов не будем считать то обстоятельство, что иной зритель оказался порочным. Но в том, что недавно было сказано, были приведены доводы в пользу того, что можно быть целомудренным в среде плясунов. Если же самих подражающих не развращает непременно подражание, как же является вполне неизбежным развращение зрителя?

65. Удивляюсь Аристиду, если он проницательно усмотрел жесты, из за коих он счел нужным похулить пляску, как дело вредное, а то, что им противоположно, того не захотел заметить, не смотря на то, что и это, и то происходить в один и тот же день, вернее же, в самую малую часть часа. Что же это, о чем я говорю?

66. Если бы пляска, усвоив все то, что принадлежит к женской внешности и уклонившись от того, что подобает мужчинам, раз навсегда занялась первой и в этом заключалось искусство, и тогда бы она не развращала мужественную натуру, но, может быть, по справедливости встречала упрек, что не совокупила в своем искусстве подражание каждому из двух полов, в чем заключалось бы и более занимательности и при чем не казалось бы, что мужской пол в пренебрежении. Если же она представляет то это, то то, и часто происходит смена из одного в другое и, прежде чем, как следует, изобразить женщину, плясун перескакивает на воспроизведете мужчины, к чему, разбивая танец на две половины и одну пропуская, а другую выдвигая на вид, ты подкапываешь это занятие?

67. Видал театр Деяниру, но и Ойнея, и Ахелоя, и Геракла, и Несса. Видал бегущую Дафну, но и преследующего ее Аполлона. Видал Аталанту, но не без Мелеагра. Плясун изображал влюбленную Федру, но присоединял и Ипполита, юношу воздержного. Бривеиду уводят из палатки Ахилла, но уводят вестники. Видал ты женщину, видал и мужчин. Видал колесницу на море, дар Посидона, везущую невесту, приз за конное состязание. В той же колеснице увидишь и Пелопса.

68. Много показал он тебе девиц Ликомеда, и рукоделья девиц, и их орудия, прялку, веретено, шерсть, основу, лопатку, воспроизвел и Ахилла, принявшего на себя вид девицы. Не бойся! Не остановит пляску на этом, но и Одиссей подходить к дверям, и Диомед с трубою, представляет он и настоящего Ахилла вместо кажущегося. И если понадобится представить его в Трое, увидишь героя убивающим, потрясающим копьем, пугающим и приводящим в смятение и убивающим Гектора, влачащим труп и прыгающим дальше, чем в пятиборье.

69. Вот каково то, что ты унижаешь. Тому и можно подивиться, если то, что происходит на пятиборьях, ты не изгоняешь из Олимпии, а что их превосходить, то желаешь осуждать. И пословица говорит «дальше вырытого предела». восхищаясь теми, кто превзошел меру скачка, а ты самое превосходство над пятиборьями в скачке ставишь в вину. А между тем, что же ты постарался восхвалить больше этого (победы) в начале? Таково дело истины. Часто она побеждает клевету и обвинителя делает поневоле хвалителем обвиняемого.

70. Но возвращаюсь к тому, что подражание распространяется на тот и другой пол, принимают ли плясуны на себя роль людей или богов. Тот, кто представляет Геру, и Афродиту, и Персефону, представить и Зевса, и Ареса, и Плутона. И если кто скажет, что он изображает свадебные обряды, и веселую процессию, и танец, пуст услышит в противовес о битве Лапифов с Кентаврами и укроти-теле разбойников, и Тавра, и Минотавра — Фезее, и о Геракде, распространяющем свои труды до золотых яблоков. Так развращают ли они скорее подражанием своим женщинам или приносят пользу изображением мужчин? Ведь, если, когда делают первое, расслабляют души, то, когда представляют второе, возбуждают души, следовательно, разве портят скорее, чем делают тверже?