Речи, изменившие мир. От Сократа до Джобса. 55 важнейших выступлений в истории

Достоевский, как вы знаете, четыре года был на каторге. В сущности же он был почти всю жизнь на каторге. Почти всю жизнь он ужасающе нуждался. Ему часто, очень часто ради хлеба приходилось печь главу за главой своих романов, совершенно не обрабатывая их, даже не заканчивая как следует. Об этом он постоянно скорбит в своих письмах. Само собой разумеется, при таких обстоятельствах нельзя винить Достоевского в том, что он не находил, или, вернее, не искал, кристаллизованных форм, скажем таких, какими нас балует Пушкин. Но тогда чем же объясняется то, что эти незаконченные, недоделанные, формально несовершенные произведения все таки находятся на вершине искусства?

Чехов в одном из своих писем сказал о писателях, ему современных: «Мы очень искусны по части формы. Мы сумеем все очень стильно изобразить. Мы знаем, как сконструировать фразу, главу и так далее, но одного у нас нет, самого главного нет – Бога. Нет того, во что мы верим, потому что мы все дети безвременья».

Вспоминаются мне также слова апостола Павла, удивительно в данном случае подходящие: «Если на всех человеческих языках говорить будете, но любви не имеете, то будете как кимвал бряцающий». Чем больше, чем шире имеется у человека то, что здесь разумеется под любовью, живое, глубокое чувство, тем более способен такой человек быть художником. Пусть форма его произведений несовершенна, но если есть мощное содержание в его душе, то такой художник может пользоваться неизмеримой славой в течение веков. Если же, наоборот, есть только одна форма, прекрасный, звонко бряцающий кимвал, то такой художник будет только модой. Он будет пользоваться только мгновенной славой. Ему может быть отведена только отдельная страница в истории литературы, но в пантеон мировой литературы такой художник-писатель не войдет.

У Достоевского был этот Бог, про которого говорит Чехов. У него было огромное, мучительное, постепенно вырабатывающееся сrеdо. У него была своя, совсем особенная манера преломлять свои переживания сквозь призму своего сознания. Он был до такой степени исполнен своим Богом, он был в такой мере одержим мыслеобразами, что является для нас столько же художником, сколько пророком и публицистом. То и другое у него неразрывно сливается.

Достоевский был художником-лириком, который в особенности пишет о себе, для себя и от себя. Все его повести и романы – одна огненная река его собственных переживаний. Это сплошное признание сокровенного своей души. Это страстное стремление признаться в своей внутренней правде. Это первый и основной момент в его творчестве. Второй – постоянное стремление заразить, убедить, потрясти читателя и исповедать перед ним свою веру. Вот эти оба свойства творчества Достоевского присущи ему так, как ни одному другому лирику, если под лирикой разуметь призыв потрясенной души.

«Пусть форма его произведений несовершенна, но если есть мощное содержание в его душе, то такой художник может пользоваться неизмеримой славой в течение веков»

Таким образом, Достоевский – великий и глубочайший лирик. Но лирик ведь не непременно должен быть художником? Он может выражать свои переживания разными способами, в форме публистической, в проповедях, например. Они не непременно должны быть художественными. Достоевский выражает свои переживания, признания не в прямой форме, а в форме мнимо эпической. Он замыкает свои признания, страстные призывы своей души в рассказы о происшествиях. Он пишет повести и романы. Подходя к его произведениям, мы должны совершенно отказаться от требований формальной красоты. Достоевский не заботится о внешней красоте. Посмотрите на его повести и романы. В них фраза до крайности безыскусственна. Огромное большинство главнейших действующих лиц говорит одинаковым языком. Посмотрите на самую конструкцию его романов, на конструкцию глав в них. Она чрезвычайно любопытна. Часто даже интересно разрешить эту задачу – где у Достоевского играла роль воля при конструировании глав романов, а где просто случай. Его роман зачастую принимает самые причудливые формы. И как геолог разбирается, как произошла какая-нибудь Этна или Фудзияма, так интересно разобраться и здесь. Какая разница, например, с Данте, которого недавно чествовали: там все от общего массива до мелочи – архитектурно, все повинуется плану и твердой зодческой воле.

«Над всеми его стремлениями высказаться, выявить свою внутреннюю правду доминирует еще один основной мотив – огромное, необъятное, могучее стремление жить»