Речи к немецкой нации

2). Но там, где, например, еще сохраняется наследственная власть, как может все-таки выступить пред нами государство также и там, т. е. как можно было бы приукрасить наследственность власти и как возможно терпеть ее там, где она есть?

Это должна сделать вера, доверие. Ими до сих пор правила эта королевская фамилия, при ней они выросли. Вера именно что взаимна. Здесь как бы божественное призвание, и потому вера в обязанность, заменяющая собою ответственность. Но эта вера никак не может быть свойственна узурпатору. В этом – основное различие.

Кто-нибудь должен, наконец, взять на себя ответственность, если этого не желает сделать, или вследствие форм государственного устройства не вправе сделать, весь народ. Человек говорит: так было угодно Богу, чтобы я жил в монархии (где все прочие люди верят в нее), и чтобы этот человек был моим монархом. Так было угодно Богу, думает монарх, что все зависит именно от моего решения и от способности моего ума. – Не так узурпатор. Для чего же ты втерся к ним в доверие? Ясно, что многое изменилось, что произошло немало несчастий от того, что ты занял это место: но разве ты не думаешь когда-нибудь отвечать за это? Если верно, что французы избрали тебя, то пусть они сами терпят последствия. Но почему же мы, прочие европейцы, которые не избирали тебя, оказались принуждены терпеть твои непомерные притязания? Если бы был у вас наследственный монарх, тогда, по крайней мере, другие наследственные монархи не могли бы на него жаловаться. Но то, что вы из республики впали в наихудшую деспотию, есть преступление вашей трусости перед человечеством.

То, чего человечество не постигает умом, есть в конце концов перст Божий; и даже человек, который лучше знает это, вынужден бывает смириться. А ведь наследственный властитель правит также вместе со своими министрами; если этих министров он выбирает, может быть, руководствуясь общим голосом всей нации, – то ведь в таком случае он негласно учреждает республику (Freistaat). Дело не во внешней форме. Его опорой служит вера его и других и их взаимное доверие.

Это два весьма различных вопроса: чем отличается узурпатор от действительного наследственного монарха, и когда могут возникать новые монархии? Ответ на первый вопрос: наследственный монарх может верить в себя и иметь чистую совесть, а узурпатор – никогда.

(От этой нечистой совести происходит и внутреннее беспокойство и недоверчивость, суеверие и толкование тайных знаков: все эти люди воображают, будто борются с тяжелым роком).

Второй вопрос не следует смешивать с тем, с которым мы его только что спутали: при каком условии могут сохраниться старые династии? Ведь это последний вопрос здесь поднимать не нужно.

Первый же вопрос тесно связан, мне кажется, с нашими понятиями о земельной собственности; а эти понятия – в свою очередь с понятием о человечестве, как органическом целом, или же агрегате индивидов. (Мы предполагаем здесь, что наследственный князь земли постепенно превратился в правителя народа, и что в народе в целом эти понятия еще смешаны и слиты друг с другом. Впрочем, Roi de France и Roi des Français59 – это большая разница; но первый может постепенно стать вторым, и он может утвердиться в конце концов в общем сознании народа и явиться конституционным путем.)

Исторически королевство в первой форме исходило от земли, как земля же служила и доказательством подданства. Здесь, напротив, земельная собственность исходит от королевства: там реализм, здесь идеализм. Там каждый заботится о себе, и хотя все они подчиняются полицейским законам и должны платить налоги властителю земли, но все же их частное владение и его обеспечение есть здесь высшее, и конечная цель государства в этом отношении. Здесь высшее есть нация, общность, и ее цели, и все возникает здесь только из понятия о взаимности услуг. Поэтому там – собственность гражданина на землю как основа всякого владения; здесь же только условное пользование тем, что принадлежит общности, государству.

Поэтому вопрос вовсе нельзя ставить так: при каком условии могут возникать новые династии?, – ибо никакая новая династия вообще возникнуть не может, – но вопрос стоит так: при каком условии может вообще возникать нечто подобное? Основная мысль здесь такова: наследственный монарх встречает в других веру в себя, и совесть его может быть чиста. Если тот, кто учреждает династию, подобен ему в этом и отличается, именно этим же, от узурпатора, то это возможно лишь благодаря тому, что его избирает народ, мирным путем, одновременно с правом передавать свою корону по наследству. Примера монархов совершенно такого рода я в новейшей истории не припоминаю, ведь избрание Ганноверского дома на английский престол опиралось все-таки на соображения родства, и в этих соображениях находило источник ее прав. Но как бы то ни было, новую династию нужно рассматривать как без сомнения легитимную, если ее основатель обязан своей должностью избранию народа.

* * *

Послесловие переводчика

А. К. Судаков