Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

Более прекрасно и возвышенно, более достойно взрослого человечества, глубже проникает в дух систематической религии и шире распространяется над вселенной первичное воззрение христианства. Оно есть не что иное, как созерцание противоборства всего конечного единству целого, и вместе с тем отношения к этому противоборству Божества, которое смиряет вражду против себя и ограничивает растущее отдаление, рассеиваясь по отдельным пунктам, которые суть одновременно конечное и бесконечное, человеческое и божеское. Гибель и искупление, вражда и примирение, – таковы два неразрывно связанных между собой основных отношения этого жизнеощущения, и ими определяется характер всего религиозного материала в христианстве и вся его форма. Духовный мир удалился от своего совершенства и своей непреходящей красоты и удаляется все быстрее; но всякое зло, даже и то, что конечное должно погибнуть, не завершив круга своего бытия, есть следствие воли, своекорыстного стремления обособленного существа, которое всюду отрывается от связи с целым, чтобы быть самодовлеющим; и даже смерть явилась вследствие греха. Духовный мир, переступая от худого к еще худшему, бессилен создать что-либо, в чем действительно жил бы божественный дух, рассудок затемнен и уклонился от истины, сердце испорчено и лишено славы перед лицом Бога, и образ бесконечного потух в каждой части конечной природы. И соответственно этому изображается и божественное провидение во всех его проявлениях. Оно направляется в своем действии не на непосредственные следствия в чувстве; оно не имеет в виду счастия и страдания, которое оно создает; оно уже не стесняет и не поощряет отдельных действий; оно мыслит лишь о том, чтобы предупредить великую гибель, оно хочет разрушать беспощадно все, что не может быть спасено, и с новыми силами оплодотворять из себя новые творения. Оно творит чудеса и знамения, которые прерывают и нарушают ход вещей; оно шлет посланников, в которых в большей или меньшей степени обитает божественный дух, чтобы они изливали среди людей божественные силы. Так же представляется и религиозный мир. Даже когда человек стремится через свое самосознание вступить в общение с единством целого, конечное в нем противодействует ему, ищет и не находит, и теряет то, что нашло; будучи всегда односторонним и шатким, всегда останавливаясь на единичном и случайном и всегда затемняя свое созерцание желаниями, оно теряет из взора свою цель. Все поглощается земным духом, все увлекается присущим ему нерелигиозным началом; Божество принимает все новые меры, все более великие откровения выступают из недр прежних откровений силою одного только Божества, все более возвышенные посредствующие звенья устанавливает оно между собой и человеком, и в каждом новом своем посланнике оно все теснее сближает божественное с человеческим, чтобы научить людей познавать вечное существо; и все же никогда не прекращается старая жалоба, что человек не внемлет голосу духа Божия. Именно на этот лад христианство чаще и охотнее всего воспринимает Бога и божественный миропорядок в религии и в ее истории; и то, что оно, таким образом, пользуется самой религией как материалом для религии и, следовательно, есть как бы высшая степень последней, – это есть отличительный признак его характера, и это определяет всю его форму. Именно потому, что оно предполагает всюду наличность безбожного начала, и это допущение образует существенный элемент чувства, с которым связывается все остальное, – христианство имеет всецело полемический характер. – Оно полемично в своем внешнем самообнаружении; ибо, чтобы уяснить свою внутреннюю сущность, оно должно вскрыть всякую порчу, лежит ли она в нравах или в образе мыслей, и, прежде всего, вражду против сознания высшего существа – само безбожное начало. Поэтому оно беспощадно обличает всякую ложную мораль, всякую дурную религию и всякое несчастное смешение той и другой, которым должны быть скрыты их обоюдные изъяны; оно проникает в глубочайшие тайники испорченного сердца и освещает святым факелом собственного опыта всякое зло, которое крадется в темноте. Так оно разрушило последнее ожидание своих благочестивых современников – и это было почти первым его действием, когда оно появилось – и признало нечестивым и безбожным желать и ждать иного возрождения, кроме того, цель которого есть лишь более чистая вера, более высокое понимание вещей и вечная жизнь в Боге. Смело возносит оно язычников над разрывом, который они установили между жизнью и миром богов и людей. Кто не живет и есть в вечном, тому оно совершенно неведомо; кто утратил это естественное чувство, это внутреннее сознание, под действием множества чувственных впечатлений и вожделений, тот в своем ограниченном духе еще не владеет религией. Так его глашатаи вскрывали всюду повапленные гробы и выносили на свет кости мертвецов; и если бы они были философами, эти первые герои христианства, они так же боролись бы против порчи философии. Конечно, они всюду узнавали и основные черты божественного подобия; они, конечно, видели, что за всеми искажениями и вырождениями таится небесное зерно религии: но как христианам им была важнее всего удаленность всего единичного от Божества, требующая посредничества, и поскольку они выражали христианство, они устремлялись лишь на это. – Но христианство также полемично, и притом столь же остро и резко, и внутри самого себя, в теснейшем общении своих святых. Нигде религия не идеализирована так абсолютно, как в христианстве и в силу его первичной предпосылки: и именно этим одновременно утверждена постоянная борьба против всего реального в религии, как задача, которая никогда не может быть выполнена до конца. Именно потому, что всюду есть и действует безбожное, и что все существующее представляется вместе с тем нечестивым, – бесконечная святость есть цель христианства. Никогда не удовлетворенное достигнутым, оно даже в самых чистых своих созданиях, в самых святых своих чувствах все же ищет следов безбожного, следов противоположной единству целого и уклоняющейся от него тенденции всего конечного. В тоне высочайшей вдохновенности один из древнейших писателей критикует религиозное состояние общин; с наивной откровенностью великие апостолы говорят о самих себе; и именно так должен каждый вступать в священный круг, не только неся свое вдохновение и наставничество, но и смиренно отдавая на общий суд свою душу; и ничто не должно быть пощажено, даже самое любимое и ценное; ничто не должно быть лениво отложено в сторону, даже то, что пользуется всеобщим признанием. То самое, что эзотерически восславляется как святое и признается сущностью религии, эзотерически все еще должно подвергаться строгому и неоднократному суду, чтобы от него все более отделялось нечистое, и чтобы блеск божественных красок все ярче сиял в каждом благочестивом движении души. В природе вы часто видите, что сложная масса, когда вы направили ее химические силы на какой-либо внешний ее объект, преодолев этот объект или восстановив равновесие, начинает сама бродить и выделяет нечто из себя; и точно так же обстоит дело с отдаленными элементами и с целыми массами христианства; оно направляет под конец свою полемическую силу против самого себя; вечно озабоченное тем, чтобы не впитать в себя через борьбу с внешним безбожием что-либо чуждое, и не нести еще в себе самом начало порчи, оно не страшится самых сильных внутренних потрясений, чтобы изгнать из себя чуждые начала. Такова история христианства, основанная на его сущности. Я не мир несу, но меч, – говорит его Основатель; и Его кроткая душа не могла при этом мыслить, что Он пришел положить начало тем кровавым движениям, которые всецело противны духу религии, или жалким словесным спорам, относящимся к мертвому материалу, которого не воспринимает живая религия; Он предвидел только эти священные битвы, которые часто, как Он описывал, жестоко отрывают друг от друга сердца и почти разрешают самые тесные жизненные связи; и предвидя их, Он их предписал. – Но не только состав отдельных элементов христианства подвергается этому постоянному просеванию; и на его непрерывное бытие и жизнь в душе направлено ненасытимое желание все большего очищения и обогащения. В каждое мгновение, когда в душе не может быть воспринято религиозное начало, мыслится господствующим начало противорелигиозное; ибо нет иной противоположности, кроме той, которая состоит в уничтожении чего-либо сущего и в сведении его на ничто в его проявлении. Каждый перерыв религии есть неверие; душа не может ни на мгновение сознавать себя лишенной восприятия и чувства бесконечного, и сознавая себя вместе с тем враждебной ему и удаленной от него. Так христианство впервые и по существу поставило требование, чтобы благочестие было неизменным состоянием в человеке, и отказывается удовлетвориться даже сильнейшими его проявлениями, если оно принадлежит лишь некоторым частям жизни и владеет лишь ими. Никогда благочестие не должно замирать в покое, и ничто не должно быть настолько противоположным ему, чтобы оно не могло существовать совместно с ним; со всех точек конечного мы должны глядеть на бесконечное; со всеми ощущениями души, откуда бы они ни возникли, со всеми действиями, на что бы они ни направлялись, мы должны быть в состоянии сочетать религиозные чувства и воззрения. Такова подлинная высочайшая цель виртуозности в христианстве.