11) И в «Вероучении» (§ 8, прилож. 1) как и здесь, я высказался против мнения тех, кто выводят идолопоклонство, под которым, согласно несколько перспективному словоупотреблению Свящ. Писания, они разумеют все виды политеизма, из страха. Но только там я исходил из иной точки зрения, ибо там мне было существенно уравнять низшие ступени благочестия по их сущности с высшими, что было бы невозможно, если бы первые происходили из страха, последние же – нет. Здесь я имею дело главным образом с представлением, которое всякую вообще религиозность выводит из страха, и, таким образом, оба изложения дополняют друг друга. Доказательство, которое здесь ведется в общей форме, было бы применимо и там к частному случаю, несмотря на довольно шаткое употребление слова δεισιδαιμονία («суеверие»). Ведь и о греческих и римских политеистах нельзя сказать, что они потеряли бы веру в богов, если бы в мужественном использовании жизни освободились от всякого страха. И точно так же, сказанное там применимо здесь в общей форме. Ведь если страх никоим образом не может быть видоизменением любви, то он должен полагать свой объект лишь зложелательным; и где высшим существам не поклоняются – или, вернее, не покоряются, – как злым, там и чистый страх, отрешенный от любви, не может быть мотивом религии. Таким образом, остается в силе, что во всякой религии уже с самого начала действует любовь и что все восхождение к совершенству в религии есть лишь постепенное очищение любви.
12) Вряд ли необходимо оправдывать выражение «мировой дух»; здесь дело шло о таком обозначении общего всем людям объекта религиозного почитания, которое было бы приемлемо для всех различных ступеней и форм религии. И в особенности я не считал бы справедливым возражение, что при выборе этого обозначения я пожертвовал интересом более совершенной формы религии интересу низшей формы; я думаю, не только что и мы, христиане, можем свободно воспользоваться этим выражением для обозначения высшего существа, но что и само выражение могло возникнуть лишь на почве монотеизма и что оно одновременно свободно и от иудейского партикуляризма, и от того, что я пытался в «Вероучении» (§ 8, 4) определить как источник несовершенства магометанской религии. Так как это выражение отнюдь не высказывает какого-либо взаимодействия между миром и высшим существом – ведь никто не смешает мировой дух с мировой душой – и вообще не содержит в себе указания на какую-либо независимость мира от высшего существа, – то я полагаю, что можно оправдать всех христианских писателей, которые пользовались им, хотя оно и не произошло из своеобразного воззрения христианства.