Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

И если там же далее говорится о человеке, в котором слились обе формы религиозного чувства, что он не нуждается уже ни в каком посреднике, а может сам быть посредником для многих, – то эти слова должны разуметься здесь лишь в том, разъясненном выше, подчиненном значении, что именно не каждый носит в себе правильный ключ к пониманию всего человеческого, а почти всем многое столь чуждо, что они признают его, лишь когда встретят в иной, родственной им форме или в связи с чем-либо иным, что́ имеет для них особую цену. В этом смысле, следовательно, посредниками в понимании являются те, кто соединяет в себе наиболее признанное с наиболее чуждым. Преимущественно в указанном, противостоящем смирению чувстве самосознание достигает такой прозрачности и точности, что даже самое далекое перестает казаться чуждым и отталкивать. Но это чувство будет чище всего, когда вся человеческая односторонность будет уяснена через Того, в ком исключена всякая односторонность; и, таким образом, здесь не наносится ущерба высшему посредническому достоинству Спасителя.

15) Не желая брать назад ничего из того, что образует главное содержание всей этой речи, именно что все высшие чувства принадлежат религии и что отдельные действия не должны непосредственно проистекать из отдельных движений чувства, я все же хотел бы пояснить, что все сказанное здесь применимо главным образом лишь к нравственному учению того времени, именно к кантовскому и фихтевскому, и преимущественно к первому. Ибо пока нравственное учение сохраняет императивный метод, который строже всего проведен в указанных системах, до тех пор чувства не могут иметь никакого места в морали, так как ведь не может существовать веления: обладай тем или иным чувством! И для такой системы было бы последовательнее всего применить к ним то, что в ее духе было сказано о дружбе, – именно, что нужно вообще не иметь времени завязывать и поддерживать ее. Но одной этой узкой формой, конечно, не должно было бы ограничиваться нравственное учение, а во всякой иной форме ему несомненно надлежит, именно в связи с уяснением места этих чувств в человеческой душе, признать и нравственную ценность последних; конечно, оно не может считать эти чувства чем-то, что человек может и должен создавать в себе с какой-либо целью или чему он может научиться в морали, а должно рассматривать их как свободную естественную функцию высшей жизни, связь которой, однако, с высшими формами и правилами поведения может быть определенно показана. Постольку тогда и нравственное учение могло бы воспринять в себя религию, как и изложение религии должно воспринять в себя нравственность в указанном более узком смысле, причем, конечно, все же сохраняется различие между тем и другим.

16) Высказанное здесь суждение, что чудо есть лишь религиозное название для события вообще и что, следовательно, чудо есть все, что случается, легко может быть заподозрено в том, что оно собственно направлено на порицание чудесного; ибо, конечно, если все есть чудо, то тем самым и ничто не есть чудо. Но это суждение стоит в точнейшей связи с объяснениями, данными в «Вероучении», § 14, прилож., § 34, 2, 3 и § 47. Ведь если отнесение события к действию божественного всемогущества и его рассмотрение в его зависимости от естественных отношений не исключают друг друга, а могут совместно расти и отпадать, то лишь от направления внимания зависит, на каком воззрении мы сперва остановимся; ведь всюду, где нас более всего интересует отношение события к нашим целям и где исследование естественных связей оказалось бы слишком детальным, мы преимущественно замечаем божественное предопределение, в обратном же случае – естественный ход вещей. А какое из этих двух воззрений доставляет нам наибольшее удовлетворение, это зависит, с одной стороны, от того, насколько мы уверены, что постигли событие в его глубочайшем содержании, так что можем с некоторой достоверностью увидеть в нем выражение воли Бога, и с другой стороны – от того, насколько глубоко мы можем проникнуть в естественную связь вещей. Но все это суть лишь субъективные различия, даже если бы все люди в отношении каждого случая такого рода совпадали по своим воззрениям. Поэтому, конечно, остается истинным, что все события, которые более всего возбуждают религиозное внимание, и в которых вместе с тем естественная связь более всего скрыта, скорее всего рассматриваются, как чудеса; но столь же истинно и то, что, рассматриваемые сами по себе и как бы с точки зрения божественной причинности, все события суть в одинаковой мере чудеса. И подобно тому, как в аргументах Вероучения, несмотря на отрицание абсолютного чуда, учитывается и удовлетворяется религиозный интерес к чудесному, так и здесь моим намерением является изобразить этот интерес в его чистом виде, и устранить из него все чужеродные примеси, которые скорее родственны тупоумному удивлению, чем свидетельствуют о радостном чаянии высшего смысла.