Итак, высшая духовная община совершенных верующих обусловлена, как описано выше, иным общением – общением более совершенных с менее совершенными; но если последнее приняло лучшую форму, в которой оно только и может служить основой для первой, то заслуживает ли оно еще упрека, что в него вступают лишь ищущие и что в нем остаются лишь еще не нашедшие веры? Это, конечно, можно и тогда еще сказать о нем, но лишь поскольку в этом не содержится упрека. Ибо каждый вступающий ищет; не только более пассивный и несовершенный верующий ищет других, кто мог бы вдохновить и развить его, но и более совершенный ищет помощников для обнаружения, в котором можно было бы подметить дух истинной церкви, и через общее дело он ищет содействия себе как в своем внешнем мастерстве, так и во внутренней силе и истине. Поэтому-то все члены общины находятся в состоянии не завершения, а развития. Но если этому общению, даже в его лучшей форме, противопоставить общение совершенных верующих и определить последних как лиц, которые ничего уже не ищут, кроме радости созерцания, так как каждый уже стал тем, чем он может быть, – то это общение будет опять-таки не чем иным, как описанным вселенским союзом. Ведь в последнем каждый имеет значение лишь в силу того, что он есть и что он дает, а также не может ожидать от созерцания чужеродных начал непосредственного содействия своему самобытному развитию. Если же изображение истинной церкви должно относиться к непосредственному сожительству совершенных, то в буквальном смысле оно применимо к торжествующей церкви; ибо лишь в ней мыслится чисто взаимное общение без неравенства и без прогрессирования. Здесь же истинная церковь может быть осуществлена лишь постольку, поскольку имеется истинная жизнь и творческое развитие в существующих церковных общинах.
12) Здесь указаны два недостатка в современном устройстве церкви; хотя первый из них в разное время причинял гораздо более замешательства, но непосредственно второй действовал всегда сильнее на мое чувство и внушал сознание несовершенства церковной общины. Я имею в виду порядок, по которому самое священное наше символическое деяние – причастие, – хотя оно образует, по крайней мере в большинстве более крупных общин, естественную вершину каждого богослужения, и, следовательно, при всяком таком случае может быть совершено, все же должно быть всегда заранее обдумано и подготовлено участниками. Конечно, никто не будет отрицать, что было бы прекраснейшим действием всего богослужения, если бы оно во многих из присутствующих возбудило настроение, при котором они могли бы принять причастие; но именно этот прекраснейший плод благочестивого настроения пропадает. И с другой стороны, когда все заранее обдумано и подготовлено, как часто могут наступить внешние и внутренние препятствия, которые уменьшают силу этого действия, а между тем, так как оно уже подготовлено, его уже трудно опустить из-за такой помехи. Разве такое отношение к предмету не есть ясное доказательство, как мало мы еще доверяем действию богослужения на души и как мы во всех христианах без исключения видим только новичков, на которых нельзя положиться? Счастливая будет пора, когда мы сможем отбросить эту осторожность и когда мы будем с радостью встречать у стола Господа всякого, кого вовлечет туда внезапный порыв!