Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

Сила и объем, как и чистота и ясность каждого восприятия, зависят от остроты и годности соответствующего чувства; и мудрейший человек, чувства которого были бы закрыты, если только таковой может существовать (впрочем, мы всегда мыслили о таких отрешенных и замкнутых в себе мудрецах), был бы не ближе к религии, чем самый глупый и легкомысленный человек, который только имел бы верные и открытые чувства. Итак, все должно начаться с прекращения того рабского состояния, в котором держали человеческие чувства в угоду тех упражнений рассудка, которые ничего не упражняют, тех объяснений, которые ничего не уясняют, тех анализов, которые ничего не разрешают; и это есть цель, к которой вы все скоро будете стремиться соединенными усилиями. Ведь с реформами воспитания случалось то же, что и со всеми революциями, которые предпринимались не из высших принципов: они постепенно спускаются назад к старому ходу вещей, и лишь некоторые внешние изменения сохраняют память о событии, которое вначале считалось изумительно великим. Так и наше нынешнее рассудительное и практическое воспитание лишь мало отличается от старого механического воспитания, и это малое не касается его духа и действия. От вас не ускользнуло, что оно начинает становиться столь же ненавистным всем истинно образованным людям, сколь оно ненавистно мне; и распространяется более чистая идея о святости детского возраста и о вечности ненарушимой свободы, проявления которой надо подмечать и улавливать уже в самом начале человеческого развития. Скоро эти границы будут разрушены, созерцательная сила овладеет всем своим царством, каждый орган раскроется, и предметы смогут на все лады вступать в соприкосновение с человеком. С этой вновь приобретенной свободой чувства может, однако, хорошо согласоваться ограниченность и твердое направление деятельности. Это есть великое требование, с которым лучшие из вас обращаются теперь к своим современникам и к потомству. Вы утомились созерцанием бесплодных энциклопедических странствий, вы сами лишь этим путем самоограничения стали тем, что́ вы есть, и вы знаете, что нет иного пути для саморазвития; и потому вы настаиваете, чтобы каждый стремился стать чем-либо определенным и предавался чему-либо с постоянством и вкладывая всю свою душу. Никто не может лучше усмотреть правильность этого совета, чем тот, кто уже созрел до некоторой универсальности чувства; ибо он должен знать, что и для восприятия не было бы никаких предметов, если бы все не обособлялось и не ограничивалось. И потому и я радуюсь этим стараниям и хотел бы, чтобы они уже достигли бо́льшего результата. Делу религии они превосходно пригодятся. Ибо именно это ограничение силы пролагает чувству, если только оно само не ограничивается, вернейший путь к бесконечному и вновь открывает ему столь давно неприступное общение с последним. Кто многое созерцал и знает и затем может решиться посвятить все свои силы осуществлению чего-либо единичного ради него самого, тот ведь неизбежно должен признать, что и все остальное единичное должно осуществляться и быть ради себя самого, – иначе он противоречил бы самому себе; и если он затем довел избранное им до последней высоты, то именно на этой высшей вершине от него менее всего ускользнет, что оно есть ничто без всего остального. Это всюду навязывающееся мыслящему человеку признание чужого и уничтожение своего, эта в разное время попеременно необходимая любовь и ненависть ко всему конечному и ограниченному невозможны без смутного чаяния мира и Бога и необходимо должны навести на более чистое и определенное стремление к всеединому.