Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

Приняв во внимание все это, я думаю, что вы уже не можете серьезно относиться ко всей этой жалобе на положительные религии, и что если вы настаиваете на ней, то это есть лишь предвзятое суждение; ведь вы относитесь слишком беспечно к нашему предмету, чтобы ваша жалоба могла быть основана на вашем личном наблюдении. Вы, конечно, никогда не испытывали потребности прильнуть к немногим религиозным людям, которых вы, быть может, встречали, хотя они всегда достойны любви и достаточно привлекательны, чтобы точнее исследовать через микроскоп дружбы или участия, по крайней мере походящего на дружбу, как они устроены для вселенной и через нее. Я же старательно изучал их, я столь же усердно отыскивал их и рассматривал с той же святой ревностью, какую вы посвящаете редкостям природы; и мне часто думалось, не придете ли вы к религии, если только обратите внимание на то, с каким всемогуществом Божество созидает как свою собственную величайшую святыню, ту часть души, в которой оно преимущественно обитает, в которой проявляет себя в своих действиях и созерцает само себя, – как оно обособляет ее от всего иного, что созидается и развивается в человеке, и как оно возвеличивает себя в ней со всем своим богатством через неисчерпаемое многообразие форм. Я, по крайней мере, постоянно изумляюсь множеству замечательных формаций в столь мало заселенной области религии, изумляюсь тому, как они различаются между собой многочисленными ступенями восприимчивости к одному и тому же предмету, и величайшим разнообразием их реакции на данное возбуждение, многообразием тона, вызываемого решительным преобладанием того или иного рода чувств, и всякими идиосинкразиями возбудимости и своеобразиями настроения, в силу которых религиозное воззрение на вещи выступает почти у каждого при иных условиях. Далее я изумляюсь тому, что религиозный характер часто есть нечто совершенно особое в человеке, строго отделенное для обычного взора от всего, что открывается в его остальных задатках; что самое спокойное и трезвое в иных отношениях сознание способно здесь к сильнейшему аффекту, подобному страсти; что самая тупая к земным и обыденным вещам восприимчивость ощущает здесь до скорби глубоко и созерцает так ясно, что доходит до экстаза и прорицания; что самая робкая во всех мирских делах душа громогласно, часто не отступая перед мученичеством, говорит миру и времени о святых вещах и в защиту их. И как удивительно составлен и сформирован часто сам этот религиозный характер! Воспитанность и грубость, способность и ограниченность, нежность и твердость перемешаны и сплетены между собой в каждом на особый лад. Где я видел все эти образы? В собственной области религии, в ее индивидуальных формах, в положительных религиях, которые вы объявляете прямой противоположностью этого; среди героев и мучеников определенной веры, той веры, которая друзьям естественной религии кажется слишком оцепенелой, – среди поклонников живого чувства, которых друзья естественной религии также считают уже слишком опасными; среди почитателей какого-либо новоявленного света и индивидуальных откровений – там я готов показать их вам во все времена и среди всех народов. Да это и не может быть иначе, и лишь там их можно найти. Подобно тому, как ни один человек не может достигнуть реального бытия в качестве индивида иначе, как будучи одновременно и тем же самым актом помещен в мир, в определенный порядок вещей и в среду отдельных предметов, – так и религиозный человек не может достигнуть индивидуальной жизни, если он тем же самым актом не вживется в какую-либо общую жизнь, т. е. в какую-либо определенную форму религии. То и другое есть лишь единое божественное деяние и, следовательно, не может быть отделено друг от друга. Ибо, если первичный задаток человека к этой высшей ступени сознания не имеет достаточно силы, чтобы формироваться на определенный лад, то и действие этого задатка недостаточно сильно, чтобы начать процесс самостоятельной и бодрой религиозной жизни.