Редберн: его первое плавание

«Тяну навстречу ветру!» – прокашлял Джексон с богохульным криком и откинулся назад, с силой удерживая уздечку в своей руке. Но едва шальные слова вылетели у него изо рта, руки отпустили узду и поток крови из лёгких забрызгал надувшийся парус.

Прежде чем находящийся рядом матрос подал ему руку для поддержки, Джексон упал с площадки вниз головой и с долгим бурлением, как водолаз, погрузился в море.

Именно потому что судно шло по ветру, сильный боковой наклон мачты с площадкой стал причиной того, что он упал далеко от судна. Его падение заметила вся внимательно смотрящая вверх толпа на палубе, кое-кто из которой был обрызган кровью, капавшей с паруса, одновременно с этим толпа подняла крик, столь пронзительный и дикий, что и слепой человек, возможно, понял бы, что произошло что-то трагическое.

Сжимая наши риф-сезни, мы повисли на рее и пристально вгляделись в сплошное белое, пузырящееся пятно, которое за крыло с головой нашего товарища по плаванию, но в следующую минуту оно уже смешалось с общей пеной волн, и Джексон больше не появлялся. Мы ждали несколько минут, ожидая приказа спуститься, отодвинуть назад переднюю площадку и спустить шлюпку, но вместо этого от помощника пришло следующее указание: «Перебирайте руками и рифуйте дальше, ребята!»

Действительно, если поразмыслить, то спасти Джексона уже было невозможно, поскольку, скорее всего, он был мёртв прежде, чем упал в море, и если он не был мёртв тогда, то первое погружение должно было вытеснить его душу из его разодранных лёгких – наш четырёхвесельный ял потратил бы целых пятнадцать минут, чтобы встать на волнах.

И здесь стоит сказать, что пренебрежение к правилам безопасности, в котором также не отказывает себе множество морских капитанов в случае некоего внезапного бедствия, как тогда с «Горцем», позволило бы нам всем запрыгнуть в могилы. Как и на большинстве торговых судов у нас имелись только две лодки: баркас и четырёхвесельный ял. Баркас – безусловно, самый большой и самый крепкий из этих двух, – по обеим сторонам был постоянно прикреплён внизу к палубе железными полосами. Крепление было почти такое же, как на судовом киле. Он был занят свиньями, домашними птицами, дровами и углём. На него был уложен перевёрнутый четырёхвесельный ял без уключин в планширах, днище которого побелело и рассохлось на солнце.

Дайте тогда оценку обещанию спасти нас в случае кораблекрушения, если для такой ситуации лишь одно торговое судно из трёх держит у себя шлюпки. Будьте уверены, что никакое судно, полное эмигрантов, при любых возможных мерах предосторожности в случае фатального бедствия в море, не может и надеяться спасти хотя бы десятую часть душ с борта, по сути, конечно, запас средств спасения, создаётся ради горстки оставшихся в живых, чтобы те принесли домой вести об утрате: ведь даже в момент страшнейшего из бедствий, случившегося с терпеливым Иовом, кто-то из его слуг прибежал с сообщением об этом событии.

В дальнейшем, чего я никогда не мог полностью объяснить – по крайней мере, насколько мне удавалось услышать, – матросы и Гарри никогда не позволяли себе ни малейшего намёка на покойного Джексона. Все до одного они, казалось, молчаливо объединились в том, чтобы замолчать память о нём среди нас. Было ли дело в том, что серьёзные тиски, в которых этот человек держал каждого из них, действительно тайно разъедали их сердца, и потому они решили подавить неприятные воспоминания – я не могу определить, но бесспорным было то, что его смерть стала для них избавлением, которое они отпраздновали неведомым доселе возвышением духа. Несомненно, что это было частное мнение, уже, однако, по приближению к своему порту.

Глава LX И вот, наконец, мы вернулись

Следующим днём было воскресенье, и полуденное солнце воссияло над зеркалом моря.

После шумного бриза и бури это глубокое, проникающее спокойствие, казалось, скорее, подходило для безмятежного душевного дня, который в благочестивом городе делает тихими большинство шумных улиц.

Судно медленно шло по мягкой, покорной океанской сфере, повсюду окружённое тусклыми белыми пятнами, а при приближении к берегу – широкими, молочными полями, означавшими близость множества судов, связанных одним общим портом и всеобщим единым покоем. Здесь длинные, окольные следы Европы, Африки, Индии и Перу сходились в линию, воедино сплетавшую их всех.

Все зелёные высоты Нью-Джерси, что лежали перед нами, в полуденной жаре и воздухе дрожали и танцевали, и из-за оптической иллюзии синее море, казалось, текло под ними.

Матросы свистели и подзывали ветер, нетерпеливые каютные пассажиры облачились во всё лучшее, а эмигранты столпились у борта со взглядами, полными решимости освоить давно искомую землю.