Редберн: его первое плавание

О! Тот, кто никогда далеко не уезжал и позволил себе однажды уйти из дома, тот знает, что такое дом. Поэтому когда вы снова доберётесь до вашей родной старой реки, то вам покажется, что она переливается через вас всем своим потоком, и, воодушевившись, вы поклянётесь выстроить на каждой её миле по алтарю, словно верстовые столбы вдоль обоих её священных берегов.

Словно Единый Царь всея Руси и Сибири, капитан Риг, стоя на корме с подзорной трубой, указывал пассажирам на Губернаторский остров, садовый замок и батарею.

«А это, – говорил он, указав на широкий чёрный корпус, который, как акула, показывал нарисованные челюсти, – это, дамы, линкор „Северная Каролина“».

«Бог ты мой!» и «О мой Боже!» – исторгли леди, и «Господи, спаси нас», – отозвался старый джентльмен, который был членом Пацифистского общества.

Ура! Ура! И десять тысяч раз ура! Наш старый якорь сажень за саженью уходит вниз, в свободную и независимую тину Америки, одна горстка которой стоит теперь больше обширного поместья в Англии.

Белодонные лодки окружили нас, и скоро наши каютные пассажиры вышли прочь, треща как сверчки, и направились на прощальный ужин в «Астор-Хаус», где, несомненно, в честь своего собственного прибытия они извели на салют пробки от шампанского. Только очень немногие пассажиры третьего класса, однако, могли позволить себе заплатить лодочникам за свой перевоз на берег, поэтому большинство из них осталось с нами до утра. Но ничто не могло удержать нашего итальянского мальчика Карло, который пообещал лодочникам заплатить им своей музыкой и был торжественно доставлен на берег, усевшись на корме лодки, держа перед собой свой орган и выводя на нём что-то вроде «Привет, Колумбия!». Мы послали ему три восторженных салюта и с тех пор никогда больше не видели Карло.

Гарри и я провели большую часть ночи, сидя на палубе и глядя на тысячи городских огней.

С восходом солнца мы переместились к началу Уолл-стрит и у пирса пришвартовали наше старое судно за форштевень и корму. Но эта швартовка развязала узы матросов, в среде которых существует принцип, гласящий, что если судно уже пришвартовалось к причалу, то они становятся свободны. Поэтому в спешке и с криками они помчались на берег, сопровождаемые шумной толпой из эмигрантов, друзья которых, подёнщики и горничные, уже готовы были заключить их в объятия.

А в тихой благодарности за конец путешествия, почти одинаково чуждого по духу нам обоим и горького для одного из нас, Гарри и я сидели на поклаже на баке. И теперь судно, которое мы ненавидели, в наших глазах, медленно разглядывающих каждую старую знакомую дощечку, стало прекрасным, и всё из-за того, что сцена страдания стала сценой радости, поскольку само страдание прошло, а тихие воспоминания о трудностях, которые закончились, более сладки, чем сладость от настоящего.

Глава LXI Редберн и Гарри, плечом к плечу, в гавани

Там мы и сидели в том покрытом дёгтем старом логове, единственные обитатели пустого старого судна, если не считать помощника капитана и крыс.

Наконец Гарри подошёл к багажу и достал оттуда несколько шиллингов, предложив сойти на берег и вернуться с ужином, чтобы съесть его затем на баке. Из тех немногочисленных продуктов, что продавались в мелких лавках вдоль причалов, чтобы нам стало веселей, мы купили несколько пирогов, несколько пончиков и бутылку имбирного пива. Что касается нас, то для наших ртов, ставших совсем солёными и сморщенными от постоянного аромата солёной говядины, пироги и пончики показались весьма восхитительными. А что касается имбирного пива, то – почему нет? – это пиво было божественным! С тех пор я почитаю имбирное пиво.

Мы отстояли последнюю вахту той ночью и пребывали в восхитительной уверенности, отбрасывающей всякие сомнения, что, как королевские подданные, мы были хозяевами ночных часов, и даже крик «Мёртвых на палубу!» больше не потревожит нас.

«Всю ночь здесь! Подумай об этом, Гарри, друг мой!»

«Да, Веллингборо, ты теперь можешь постоянно не давать мне спать, считая, что я уже могу спать, сколько захочется».

Мы проснулись весёлыми и свежими и затем, прежде почистившись, подготовились к высадке на берег.

«Я никогда не сведу эти проклятые остатки смолы с пальцев, – вскричал Гарри, с трудом протирая их небольшим клочком пакли, смоченной в густой пене. – Нет! Они не сойдут, и жизнь моя пропала. Посмотри на мою руку ещё раз, Веллингборо!»

Вид действительно был печальный. Каждый его ноготь, как и мой, был густо окрашен в красновато-коричневый цвет, выглядя, как частица прекрасного черепахового панциря.

«Неважно, Гарри, – сказал я, – ты знаешь, что восточные леди погружают кончики своих пальцев в некую золотую краску».

«И во имя Плутона, – вскричал Гарри, – я погружу их до подмышек в золото, как ты советуешь. Но неважно, мой мальчик, я поклянусь, что только что вернулся из Персии».