Редкие земли

Перед закатами мальчик и девочка чаще всего приезжали на двухместном Дельфиньином «Пежо» в тамарисковый парк, что раскинул свои серпантины и террасы на пятидесятиградусном склоне с вершин до низин высокого берега Залива Басков; или, наоборот, с низин до вершин. Головы там у них начинали кружиться от смеси запахов, в которой преобладали едва ли не навязчивые ароматы жасмина и пронизывающие намеки тамарисков. Весенняя хвоя этих черных абракадабристых стволов была еще недостаточно густа, чтобы можно было, даже отбежав на пяток метров, скрыть смущение лица. Лучше было, пожалуй, отвлекаться ритмами, как они говорили, «музыки предков», то есть группами «Лед Зеппелин», «Грэйтфул Дэад», «Роллинг Стоунз» и пр.

«Ты знаешь, как раньше ребята говорили на всех этих рок-фестивалях? Так подходили и спрашивали: „Are you square, or you are groovy?“ Вот так в старину мальчики и девочки говорили друг другу».

Однажды, а точнее, в ночь наших решающих событий Дельфина спросила у Ника, сколько ему на самом деле лет. Ты такой большой, особенно вот сейчас в полумраке, что не верится, будто тебе тринадцать. Он вздохнул. Почти уже четырнадцать. А мне, вообрази, скоро будет шестнадцать. Она присела на его колено. Мне кажется, что ты за эти две недели основательно подрос. Вот так, в темноте, немного даже страшно присаживаться на твое колено. Оно из бронзы? Ну что ты, Дельфи, ведь мы с тобой еще дети. Давай, пожалуйста, слезай с колена. Ох, мне не хочется, Ник, слезать с твоего колена. Но ты же говоришь, что тебе страшно сидеть на бронзовом колене незнакомого путника. Да, это правда, страшновато, но зато ослепительно приятно. Как это понять, Дельфи, что за странное выражение — dazzli– ngly nice? Я не знаю, что это такое, однако я тебя почти не вижу, однако ощущаю тебя с ног до головы.

Они сидели на каменной скамье под сводами верхней террасы тамарискового парка, если можно сказать «они сидели» про мальчика, который действительно сидел на каменной скамье, и про девочку, которая сидела на его бронзовом колене. За спиной у Ника на зацементированной стене были начертаны всякие похабные граффити, но ни он их не видел своей спиной, ни Дельфина своими глазами. Зато оба они, он своими глазами, она своей гибкой спиной, видели огромный ночной пейзаж Залива Басков с подлунной вакханалией волн и с дугой побережья (тот самый Бискайский изгиб, переход от Франции к Испании, который можно увидеть на любой карте Европы), с полосой огоньков курортной ривьеры, подводящей к массивной горе, под которой зиждился испанский Онтарабиа.

Ник, у тебя тут есть молния на шортах? Доннерветтер, конечно, есть. Ага, вот ее язычок! Она, словно балерина, произвела большой батман и перекинула одну из своих ног через оба его колена. А можно я потяну этот язычок вниз? А почему бы нет, Дельфи? Ведь ты уже, можно сказать, меня оседлала. Ах, Ник, я задыхаюсь, у тебя там в шортах появился кто-то второй. О-о-о, Дельфи, я сам не понимаю, что со мной творится. Ник, у тебя есть что-нибудь остренькое, мне нужно от чего-то освободиться. Вот у меня есть маленькая отверточка, я всегда ее ношу с собой. Какой ты предусмотрительный, мой Ник! И вот она разрывает последнюю преграду и, сомкнувшись губами с губами друга, принимает в игру его удивительного Второго.

Ты, конечно, вот так уже сиживала у кого-нибудь на коленях, не так ли? Она склоняет свои кудри, шепчет ему в шею: нет, я первый раз вот так вот сиживаю у кого-нибудь на коленях. И врет. Ничего для Ника нет слаще этой лжи, первой сладостной лжи в его жизни.

Проходит час или два, она засыпает все на тех же коленях, а потом встряхивается, сладостно обцеловывает голову своего юного англичанина и убегает к своему двухместному кабриолету, на котором она, между прочим, ездит с документами своей двадцатипятилетней сестры. Ник, моя Джульетта, прощай до утра, потому что мама ждет. Встречаемся в кафе «А-у-у!». А Ник возлегает на той же скамье, которую уже никогда не забудет, хнычет немного от своего постоянного одиночества и от неожиданного счастья любви, открывает свою неразлучную доску и контактирует с e-mail.