Рефлексия

- Ты что застряла? - опомнился Валера через некоторое время.

- Алик, говоришь? Стало быть, это Алик накурил? С каких, интересно, пор он губы красит? - жена вынесла на кухню пепельницу, под завязку заполненную окурками с ободками от лиловой помады, и демонстративно высыпала ее на стол между тарелкой с рыбой и ополовиненной бутылкой. Валере бы просто наорать на нее, какое ей дело, в конце концов, сама себе такую жизнь устроила, но очень обидно стало, очень устал за неделю, и дома никакого покоя. И Валера ответил:

- Подружка.

- Значит я должна за твоими подружками пепельницы вытряхивать! Может, еще что прикажешь за ними подтереть? - жена сорвалась на крик.

Валера отвечал спокойно и негромко: - Не моя подружка. Алика.

Жена замолкла, словно ее выключили, потом робко и недоверчиво спросила:

- Его жена была здесь? - она не называла Аллу по имени, хотя прекрасно знала, кто у Алика жена.

- Я же сказал - подружка. При чем здесь жена? Ничего подружка, молоденькая, лет на десять нас младше, - терпеливо разъяснил Валера.

Жена помертвела, губы у нее затряслись, нос покраснел - этого Валера терпеть не мог, сейчас начнутся слезы, истерика, вопли. Но жена постояла столбом минуту другую, потом кинулась в прихожую, сорвала пальто, привычно не попадая в рукав, кой-как надела его и заколотилась в дверь, забыв, как отпирается замок. Так и не успевшие просохнуть волосы спутанными прядками метались по спине.

- Постой, куда ты под дождь, пойдем выпьем, - Валера осторожно взял ее за руку. Но то ли оттого, что просил, а не приказывал, то ли, действительно, так проняло, жена заколотилась еще пуще:

- Выпусти меня, выпусти меня, пожалуйста!

- Черт с тобой! На, зонтик возьми, потом занесешь, - Валера сунул ей зонтик в руки, опасаясь, что она немедленно его потеряет, еще раз повторил, - держи зонтик. И машину поймай, я тебе в карман полтинник сунул, слышишь? Простынешь, дура!

Убедившись, что жена начала воспринимать человеческую речь и услышала про машину и полтинник - еще бы она про полтинник не услышала - отпер дверь и, наконец, остался один. К разгрому в комнате прибавился разгром на кухне. Черт с ним, со всем, решил Валера, обозревая припорошенную пеплом розовую горбушу. Интеллигентка фигова, рыбу красным вином оне запивать вздумали. Коробку конфет даже не распечатала. Надо конфеты Вике подарить, для симметрии. Эта мысль чрезвычайно развеселила Валеру, и он принялся сгребать останки двух пиршеств в мусорное ведро.

Алик. Пятница.

Тополь за окном бессильно вскинул обрубленные сучья. Вчерашний косой снег сменился мелкой моросью, очередная оттепель расквасила дороги. Оконное стекло плакало аккуратными круглыми капельками, прочерчивавшими прерывистые дорожки. Тополь подрагивал сквозь разводы на стекле, дергал растрескавшейся корой, как кобыла шкурой и жаловался Алику на все подряд: на погоду, на искалеченные сучья, которые сводило от перепадов температуры, на кошек, точивших когти о ствол и разорявших редкие гнезда легкомысленных птиц. Тополь повторял Алику привычную, общую для них максиму: все правы, всех можно понять, и кошек, и оттепели, и других людей, плохо поступающих с тобой. Но нельзя утверждаться в этом знании, нельзя допускать его в свое сердце, иначе исчезнешь сам. Можно, можно объяснить любой неблаговидный поступок неведомой необходимостью, стеченьем обстоятельств, плохим самочувствием, наконец тем, что бабушка разбила любимую чашку, но зачем? У тебя тоже обстоятельства, самочувствие, пусть даже и нет бабушки, бьющей чашки.

Алик хватался за раскалывающуюся голову и начинал в свою очередь жаловаться, что независимо от того, принимаешь ты или нет чужие обстоятельства во внимание, тебе все равно приходится подстраиваться под других, которые ведут себя как хотят. Потому что если не ты, то кто же? Если все будут вести себя как хотят, мир, конечно, не рухнет, но ты, лично ты без своих ограничений потеряешь многое из того, чем дорожишь, покой в первую очередь. Честнее и удобнее уступить иной раз, чем отстаивать себя.

- Почему честнее? - переспросил тополь, подученный наблюдающей сверху.