Реформация

Изабелла была несравненно красива, говорили ее придворные, то есть в меру красива; среднего роста, голубые глаза, волосы каштановые, переходящие в рыжие. Она получила больше образования, чем Фердинанд, но при этом обладала менее острым и менее безжалостным умом. Она могла покровительствовать поэтам и беседовать с осторожными философами, но предпочитала общество священников. В качестве исповедников и наставников она выбирала самых строгих моралистов. Будучи замужем за неверным мужем, она, похоже, сохранила полную супружескую верность до конца; живя в эпоху, столь же изменчивую в моральном отношении, как и наша, она была образцом сексуальной скромности. На фоне коррумпированных чиновников и коварных дипломатов она сама оставалась откровенной, прямой и неподкупной. Мать воспитала ее в строгой ортодоксальности и благочестии; Изабелла довела это до грани аскетизма и была столь же сурова и жестока в пресечении ереси, сколь добра и милостива во всем остальном. Она была душой нежности для своих детей и столпом верности для своих друзей. Она много давала церквям, монастырям и больницам. Ее ортодоксальность не помешала ей осудить безнравственность некоторых пап эпохи Возрождения.22 Она отличалась как физической, так и моральной храбростью; она противостояла, покоряла и дисциплинировала могущественных вельмож, спокойно переносила самые тяжкие утраты и с заразительным мужеством встречала тяготы и опасности войны. Она считала разумным сохранять королевское достоинство на публике и доводила королевскую демонстрацию до дорогостоящей экстравагантности в одеяниях и драгоценных камнях; в частной жизни она одевалась просто, питалась экономно и развлекала свой досуг, делая тонкие вышивки для церквей, которые она любила. Она добросовестно трудилась над государственными задачами, брала на себя инициативу в проведении полезных реформ, вершила правосудие, возможно, с излишней суровостью, но она была полна решимости поднять свое королевство от беззаконного беспорядка к законопослушному миру. Иностранные современники, такие как Паоло Джовио, Гиччардини и шевалье Баярд, причисляли ее к самым выдающимся государям эпохи и уподобляли величественным героиням античности. Подданные поклонялись ей, в то время как король терпел их нетерпение.

Кастильцы не могли простить Фердинанду, что он иностранец, то есть арагонец; они находили в нем множество недостатков, даже когда превозносили его успехи как государственного деятеля, дипломата и воина. Они противопоставляли его холодный и сдержанный темперамент теплой доброте королевы, его расчетливую косвенность — ее прямой откровенности, его скупость — ее щедрости, его нелиберальное обращение с помощниками — ее открытому вознаграждению за услуги, его внебрачные галантности — ее спокойному постоянству. Вероятно, они не возмущались ни учреждением им инквизиции, ни использованием религиозных чувств в качестве орудия войны; они одобряли кампанию против ереси, завоевание Гранады, изгнание необращенных евреев и мавров; они больше всего любили в нем то, чем меньше всего восхищались бы потомки. Мы не слышим ни одного протеста против суровости его законов — отрезания языка за богохульство, сожжения заживо за содомию.23 Они отмечали, что он мог быть справедливым, даже снисходительным, когда это не мешало личной выгоде или национальной политике; что он мог вести свою армию смело и умно, хотя предпочитал сопоставлять умы в переговорах, а не людей в бою; и что его скупость позволяла финансировать не личную роскошь, а дорогостоящие предприятия, направленные на возвышение Испании. Они должны были одобрить его воздержанные привычки, его постоянство в невзгодах и умеренность в процветании, его разборчивый выбор помощников, его неустанную преданность правительству, его стремление к дальним целям с гибким упорством и осторожными средствами. Они прощали его двуличие как дипломата, его частую неверность своему слову; разве все другие правители не пытались подобными методами обмануть его и обмануть Испанию? «Король Франции, — мрачно сказал он, — жалуется, что я дважды обманул его. Он лжет, этот глупец; я обманывал его десять раз и даже больше». 24 Макиавелли внимательно изучил карьеру Фердинанда, оценил его хитрость, похвалил «его деяния… все великие и некоторые необыкновенные» и назвал его «самым выдающимся королем в христианстве». 25 А Гиччардини писал: «Как велика была разница между словами и делами этого принца, и как глубоко и тайно он закладывал свои меры!»26 Некоторые считали Фердинанда везунчиком, но на самом деле его удача заключалась в тщательной подготовке к событиям и быстром использовании возможностей. Если взвесить его добродетели и преступления, то окажется, что честными и нечестными способами он поднял Испанию из пестрого скопления бессильных осколков к единству и могуществу, которые уже в следующем поколении сделали ее диктатором Европы.