Рэга

— Да ничего. Объехал всю деревню на велосипеде. Потом соседнюю. Ни с кем не знакомился, только здоровался. Можно еще дальше поехать. Сейчас. Попробую объяснить, чтоб ты понял. Один человек — он теперь уже умер. Тоже умер… Я тебя старше на сорок лет — он меня был на двадцать. Не суть. Он говорил, еще давно, что в любой войне первыми выщелкивают… ну, умирают — межеумочные элементы. Так, непонятно. Бсэдэр. Надо быть за кого-то. Ты или на той стороне, или на этой. Если не там и не там — между — ты здесь не нужен. Первыми умирают. На самом деле не так; умирают без выбора, случайно. Но мысль такая. Внутренне так. Ты ни за кого — ты уже умер. Уже умер, понятно? Даже если ты жив. Вот это то, что есть: музыку слушать не хочется, ничего не хочется. У многих так. Боюсь, что почти у всех — на этой стороне. Мы не разделяем; для нас это вообще одна страна, одна сторона. Поэтому у всех было такое… непонимание. Но — два года, почти. Привыкли. Отвыкнут. Когда им полетит на голову — снова возникнет это… непонимание. Но я не хочу ждать. Но я не могу быть за кого-то. Что делать? Пока не ясно.

Авив подсел с той стороны, взял прутик. Держал, концом в огне. Вынул, почертил по воздуху буквы иврита. Матвей не знал, говорит ли ему что-то — то, что он говорит. Снова начал. — Прошлое — прошло. А это — сейчас. Тебе бы не нужно быть здесь. Будет совсем обидно, если и ты попадешь. Поэтому, посмотри, возьми то, что ты можешь. Забери в памяти то, что, может, скоро исчезнет…

Вот и ответ. Посередине его тронной речи. Авив встал, отошел в темноту. Матвей некоторое время надеялся, что в туалет. Нет и нет.

Сам сходил, минут через сорок, по тропе к кабинке. Там ведро под стульчаком. Хотя, на гектаре, можно было обойтись.

Завернул потом к бочке, там тоже ведро. Залил догоревший к тому времени.

Вернулся в дом. Авив спал.

* * *

Проснулся, Авива не было. Матвей вставал рано, но на этот раз, может ввиду недавней болезни, до двенадцати продрых.

Несмотря на то, что говорил, ёкнуло: как он будет объясняться с Вероникой. Потом увидел пакет. Вроде этих экологичных, основательно набитый. Не с рюкзаком, не с чемоданом, — с пакетом. Вышел за хлебушком, типа. — Отлегло.

Матвей включил телефон. Через пять минут позвонил Пётр.

— Я на лекции, — как ни в чем не бывало. — Увидел, что ты в сети. Сейчас в коридоре стою. Пять раз звонил.

— Что случилось?

— Шалом. Малой с тобой?

— Пошел исследовать местные суеверия. С меня толку не дождешься, он это, надеюсь, уже сообразил.

Пётр похмыкал, подышал в трубку. — Мать звонила. Спрашивала, хочешь прикол, о тебе.

— Что ей нужно? — С матерью Пётра они не виделись, собственно, пятнадцать лет.

— Может, замуж. — Фирменная шутка.

— Ну передай ей — шалом.

— Чё, вообще, как. Что там?

— «Жильцы» приходили. То есть одна, невеста. Два раза. Первый я был в отключке.

— Бухаешь?

— Пока нет. Вот, подумываю, начать.

— Просто так позвонил. Хочу извиниться.

Матвей не знал, что на это сказать.

— Я пойду, лекция идет. — Матвей так и видел — как он стоит, огромный, легко держа туловище, поперек коридора.

— Хорошо. Буду в городе — я тебе позвоню.

— Буду ждать. — Отбой.

* * *

Авив вернулся. Матвей опять спал — днем, и без бухла. Когда Авив вошел, он проснулся.

— Шалом. Как Настя? — (так звали православную).

— Красиво… — Авив закрыл глаза, переживая.

— Мясо надо жарить, — Матвей поднялся, — испортится, жарко, а холодильника нет, не успел купить.

Он пошел до стола, потом вернулся.

— Она спросила, зачем, — Авив прикоснулся к щеке.

— А. Ну, и ты ответил?

— …Я попросил у бога. — Авив, самым скрипучим из своих скрипучих голосов. — Чтобы его встретить.

— Тут все просят у бога. Те — чтоб они победили; а тут — эти. Вот и ответ. — Матвей заглянул в печку. — Сколько таких лежащих на снегу? И думающих — я только ранен. И думающих — своему врагу, как единственному другу — я только ранен, приди забери меня отсюда. И понимающих: не придет, и не заберет. …Две зимы прошли, третья пойдет. Жаль, я не санитар. Я бы, наверно, удавился, увидев вблизи эту механику производства трупов.

— Он на войне?

— Это я могу тебе ответить. В гробу он видал все войны. У него была только одна война — своя собственная. Он в армию попал, по недоразумению. И это он там приобрел — по недоразумению. Если б я мог говорить тебе, я б сказал: сними это. Да я говорил. Всё это сплошная шняга… ошибка. И фотография та — ошибка. Чудеса случаются только по ошибке. Ну, может случится с тобой какое-нибудь чудо. Скорее, какая-нибудь херня.

— Я иду на войну, — сказал Авив. — Это ошибка?

— Тебя убьют раньше, чем выяснится, что это ошибка. Машина действует медленно. Что касается ошибок. В остальном она действует быстро. Если эта война когда-нибудь кончится, не начавшись — я имею в виду войну, которая уничтожит землю, — те, кто уцелеет. То они опять будут: какие могут быть книги после Освенцима. Опять ставить обелиски — больше никогда!.. И до нового круга. Есть анекдот, ты его не знаешь. «…И тут папе все это надоело, и он дедушку пристрелил». Видишь? там: сковорода. Тащи ее сюда. Раньше смерти я помирать не намерен.