Регентство. Людовик XV и его двор

В течение первого года регентства, то есть в течение того времени, которым мы занимаемся в данную минуту, герцог Орлеанский, жадный до работы, подобно всем людям с воображением и энергией, имел для каждого вида деятельности определенный час Он начинал работу в одиночестве, еще в постели, перед тем как одеться; потом принимал посетителей во время своего утреннего выхода, который был коротким и всегда сопровождался аудиенциями, происходившими как до этой церемонии, так и после нее и отнимавшими у него много времени; после этого, до двух часов дня, его поочередно удерживали главы советов; в два часа дня, вместо обеда, от которого регент полностью отказался, он пил шоколад; затем им завладевал г-н де Ла Врийер, а потом Ле Блан, которого он использовал для шпионажа; затем появлялись те, кто приходил к нему поговорить о папской булле, о которой мы вскоре будем говорить сами и которую называли апостольской конституцией; потом г-н де Торси, с которым он распечатывал письма и которому позднее поручил управление почтой; потом появлялся г-н де Вильруа, но без всякой цели, исключительно ради того, чтобы почваниться, как говорит Сен-Симон; раз в неделю приходили иностранные посланники, а иногда и советники. Все это длилось до семи или восьми часов вечера.

По воскресеньям и праздничным дням герцог Орлеанский в одиночестве слушал мессу в своей часовне.

После того как регент выпивал шоколад, он полчаса уделял своей жене, герцогине Орлеанской, и полчаса принцессе Пфальцской, когда она жила в Пале-Рояле, то есть зимой, поскольку лето принцесса Пфальцская проводила в Сен-Клу.

Иногда еще до начала работы, а иногда вечером, когда работа уже была закончена, герцог Орлеанский отправлялся к королю. Это был праздник для юного Людовика XV, ибо почти всегда регент приносил ему какую-нибудь очаровательную игрушку или рассказывал ему какую-нибудь забавную историю, что заставляло ребенка с огромным нетерпением ждать нового визита. К тому же принц никогда не покидал короля, не поклонившись ему бессчетное число раз и не изъявив ему своего глубочайшего почтения.

В тот день, когда не было заседания совета, все труды заканчивались к пяти часам вечера, и начиная с этого времени речь шла уже не о делах, а о том, чтобы ехать в Оперу или в загородный дом и ужинать либо в Люксембургском дворце, либо в Пале-Рояле.

Это были те знаменитые ужины, о которых так много говорили до нас и о которых, в свой черед, коротко скажем и мы, поговорив перед этим о сотрапезниках, обычно присутствовавших на них.

Во-первых, это были фаворитки регента или его фаворитка, а во-вторых, его неизменные сотоварищи, которых сам он называл висельниками — прозвище это было воспринято скандальной хроникой того времени и передано потомкам как делающее честь прозорливости его прославленного автора.

Иногда на них бывал также аббат Дюбуа, если это позволяло ему здоровье.

— Мой сын, — говаривала принцесса Пфальцская, — обладает большим сходством с царем Давидом: он сердечен и умен, музыкален, невелик ростом, храбр и весьма женолюбив.

В тот момент, к которому мы подошли, официальной фавориткой регента была г-жа де Парабер.

Однако это не мешало герцогу Орлеанскому иметь наряду с ней и других любовниц — г-жу д’Аверн, г-жу де Сабран и герцогиню де Фалари, хотя и проявляя по отношению к ним меньшее усердие.

Госпожа д’Аверн была супругой лейтенанта гвардейцев. Любовная связь регента и г-жи д’Аверн вела начало с празднества, устроенного маршальшей д’Эстре; это была очаровательная молодая женщина, исполненная изящества, с белокурыми волосами, тонкими и легкими; короче говоря, ее отличали самые красивые волосы на свете, кожа ослепительной белизны, стройная талия, которую можно было бы охватить чулочной подвязкой, мягкий и нежный голос, которому легкий провансальский выговор лишь придавал еще больше очарования; ее лицо, юное и подвижное, становилось прелестным, когда оно оживлялось; когда же в минуту нежной и сладостной задумчивости ее голубые глаза заволакивались влажной дымкой; когда ее уста, холодные и одновременно пламенеющие, приоткрывались, обнажая в тонком просвете губ нить жемчужин, это была уже не женщина, а демон сладострастия.

Некоторое представление о внешности г-жи д’Аверн могут дать женские головки кисти Грёза.

Госпожа де Сабран, еще в ранней юности обладавшая наклонностями, которые позднее доставили ей славу высочайшей распутницы, вырвалась из рук своей матери, чтобы выйти замуж за человека знатного происхождения, но без всякого состояния; однако этот брак принес ей свободу, а г-жа де Сабран ничего другого и не хотела.