Король Георг несколько раз предупреждал регента, что против него что-то затевается; регент показывал эти сообщения г-ну д’Аржансону, но, при всей своей сноровке, бывший начальник полиции не сумел ничего разглядеть в этом заговоре, который, казалось, скорее был выдумкой, чем существовал в действительности.
Момент был выбран удачно: популярность регента начала ослабевать у буржуазии, которую возмущали оргии в Пале-Рояле; в Парламенте, который он незадолго до этого лишил права ремонстраций и удалил в Понтуаз, и у аристократии, которая, видя его стремление к сосредоточению власти, почувствовала, что влияние на государственную политику вот-вот ускользнет от нее и перейдет в руки регента и Дюбуа; кроме того, герцог Орлеанский порвал с партией янсенистов, и все доктора прежнего Пор-Рояля начали поднимать против него голос.
Герцогиня Менская, со своей стороны, составила себе двор из поэтов, литераторов и ученых, обладавших в то время, время сатир, язвительных песенок и памфлетов, огромным влиянием на направление общественного мнения.
Во главе этой оппозиции стоял поэт Шансель де Лагранж, которого теперь чаще всего называют Лагранж-Шанселем.
Лагранж-Шансель был известен несколькими драматическими постановками: его театральным дебютом в 1697 году стала трагедия «Орест и Пилад», затем, в 1701 году, был поставлен «Амасис», в 1703 году — «Альцест», в 1713 году состоялось представление «Мнимой дочери», а в 1716 году — «Софонисбы». Все эти пьесы либо потерпели провал, либо имели посредственный успех, но в ту эпоху посредственности они, тем не менее, принесли Лагранж-Шанселю некоторую известность.
Вольтер, со своей стороны, как раз в это время поставил «Эдипа».
«Эдип» был местью регенту; досуг, который доставило Вольтеру заключение в Бастилии, он заполнял сочинением «Эдипа». Хроники фиванского царя-кровосмесителя стали непреходящей сатирой на кровосмесительство, в котором упрекали регента. Более того, трагедию взяла под свое покровительство герцогиня Орлеанская, которая благосклонно приняла сделанное ей посвящение, где Вольтер говорит, что он написал «Эдипа», дабы угодить ей, и что он отдает это сочинение под ее покровительство как слабую пробу своего пера.
Проба, и в самом деле, оказалась слабой, однако содержавшаяся в ней критика была убийственной и отвечала настроению тогдашней оппозиции. Пьеса выдержала, без всяких перерывов, сорок пять представлений.
Регент сделал вид, что он не увидел в «Эдипе» ничего оскорбительного для себя, и после первого представления отослал автору трагедии довольно значительную сумму.
— Сударь, — сказал Вольтер, обращаясь к человеку, вручившему ему эти деньги, — передайте его высочеству, что я благодарю его за то, что он взял на себя заботу о моем пропитании, но я прошу его не брать более на себя заботу о моем проживании.
Именно в разгар всех этих тревог Альберони, князь ди Челламаре и герцогиня Менская и составили свой план.
Итак, вот о чем мечтал Альберони: он хотел похитить Филиппа Орлеанского и заточить его в Толедскую цитадель или Таррагонскую крепость; затем, когда принц окажется в заключении, Альберони добьется признания герцога Менского в качестве регента, вынудит Францию выйти из Четверного альянса, бросит флот под командованием Якова III к берегам Англии и приведет Пруссию, Швецию и Россию, с которыми, в свой черед, он подпишет договор о союзе, к столкновению с Голландией. Империя воспользуется этой борьбой, чтобы захватить Неаполь и Сицилию, и тогда Альберони обеспечит великое герцогство Тосканское, которое вот-вот останется без властителя вследствие пресечения рода Медичи, второму сыну короля Испании, присоединит Южные Нидерланды к Франции, отдаст Сардинию герцогу Савойскому, Мантую — венецианцам, возвратит Комаккьо папе, станет душой великой лиги Юга и Запада, противостоящей Востоку и Северу, и, если Людовик XV умрет, коронует Филиппа V королем половины мира.
План не был лишен определенного величия, хотя и вышел из головы макаронника!
Но одно из тех ничтожных событий, которые при всей своей незначительности мешают осуществлению человеческих ожиданий, опрокинуло эту грандиозную комбинацию.
Теми, кого Провидение выбрало исполнителями своей воли на этот раз, были мелкий служащий Королевской библиотеки и содержательница публичного дома. Служащего звали Жаном Бюва.
Сводню звали Ла Фийон.
Оба они почти в одно и то же время явились к Дюбуа.
Бедный служащий, которому администрация Библиотеки из-за финансовых затруднений задолжала заработную плату за пять или шесть месяцев, был вынужден бороться с нуждой и повсюду обращался за работой по переписке; некий мнимый принц де Листне, который был не кто иной, как камердинер князя ди Челламаре, давал ему снимать копии с бумаг второстепенной важности, и Бюва никогда не занимало то, что он переписывает, как вдруг одна записка, по чьей-то неосмотрительности оказавшаяся среди бумаг, доверенных бедному каллиграфу, пробудила его подозрения.
Вот эта записка, дословно скопированная с документа, хранящегося в архиве Министерства иностранных дел: