Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Широкий взгляд Словцова на историю основывался на его идее регионов, постепенно становящихся узлами политических, экономических, демографических и культурных отношений. Такой подход помогал внести порядок в хаотичную реальность, соединить субъективно выделенные, подвижные и противоречивые элементы в нечто единое и движущееся к общей цели. Словцов много путешествовал по Сибири и немало знал о материальных сторонах ее жизни, от окружающей среды – флоры, фауны, камней, минералов, бивней мамонтов и климата – до археологических находок, которые отсылают к рассказанным ранее историям и к интерпретациям этих находок. Иными словами, Словцов мог говорить об областях Сибири по-разному и понимал, что у большого нарратива имперской трансформации есть свои ограничения. Сравнивая сельское хозяйство в Римской империи и Сибири, он сухо замечает: «Но за Уралом – не Италия»[300].

Именно потому, что Словцов так детально знал и любил Сибирь, областники впоследствии считали его своим интеллектуальным предшественником. Но эти же качества подчеркивали его верность имперским позициям. Помещая словцовские идеи о Сибири в контекст его жизни и карьеры, мы лучше понимаем, как конструируется имперская культура и какое важное место она занимает в сознании подданных империи, даже тех, кого обычно считают «патриотами Сибири». Словцов всю жизнь провел в разъездах по империи – вначале пассивно, как объект приложения имперских проектов, а потом и как активный агент империи. Этот регион и был для него воплощением империи. Для Словцова Сибирь представляла собой Рим, и это помогло ему не только понять ее историю, но и разглядеть смысл в прихотливом течении собственной жизни. В этом Словцов почти напрямую признается в книге «Двое Сципионов Африканских», где он одновременно рассказывает историю из древнеримской жизни и косвенно оправдывает свое решение после выхода в отставку остаться жить в Тобольске, а не возвращаться в Петербург. Объясняя решение Сципиона Африканского поселиться вдали от столицы, в деревне, персонаж, словами которого Словцов выражает собственное мнение, отмечает: «…да он хочет из всего света сделать один Рим; следственно смерть его славна везде… Поверь, что, где бы ни находился сей муж, будет неразлучен с Римом»[301].

Амиран Урушадзе Подготовленный провал Сенатор П. В. Ган и административная реформа на Кавказе (1837–1841) [302]

В октябре 1847 года генерал В. О. Бебутов, который спустя месяц займет должность начальника гражданского управления Закавказским краем, писал первому кавказскому наместнику М. С. Воронцову: «Отвержение крепостного права за Кавказом и мысль, что у мусульман в провинциях живущих… не существует даже собственности, родилась в голове преобразователя Закавказского края барона Гана, под влиянием которого состояло тогда главное в здешнем крае управление, а потому сколько трудно теперь убедить Комитет (Кавказский комитет. – Прим. авт.) в противном – столько сие тягостно для правительства исправить зло, произошедшее от неосновательного на предмет взгляда, этого сановника, накинувшего черную тень на все отрасли управления за Кавказом (здесь и далее курсив мой. – Прим. авт.)»[303].

Имя барона Павла Васильевича Гана и для современников, и для историков стало синонимом провалившейся авантюры заведомого дилетанта, который ловкостью царедворца приобрел доверие императора Николая I, но был позорно разоблачен после неудачной попытки реформировать систему гражданского управления на Кавказе в 1841 году.

Наиболее влиятельным источником для подобных реконструкций являются записки М. А. Корфа[304]. Именно на их основе формируются оценки реформы П. В. Гана и в современной историографии[305]. Автору этих строк также приходилось писать о гановской реформе под влиянием М. А. Корфа, а точнее его нарративного свидетельства[306]. При этом исследователи иногда ограничиваются лишь ироничными замечаниями М. А. Корфа в адрес П. В. Гана, зачастую оставляя без внимания контекст реформы, который подробно зафиксирован в широко цитируемых корфовских записках. В итоге административная реформа 1841 года трактуется как замысел П. В. Гана, а сам он предстает убежденным сторонником управленческого централизма или административной русификации[307]. Но действительно ли все обстояло подобным образом? Насколько справедливо считать неудачу административной реформы провалом П. В. Гана? И кому в действительности давал оценку в своем письме В. О. Бебутов: сенатору П. В. Гану или преобразованиям, которые он пытался провести?