Рейн и Рийна

В комнате все по-старому. Только на стене, над кушеткой Рейна висит теперь еще и диплом фотовыставки. Рейн и почистил его и прогладил, наверное, теплым утюгом, но все равно вид у него довольно жалкий. Сразу скажешь, что этот замечательный документ прошел немалые испытания, прежде чем украсил стену.

Мать с ножницами в руках стоит возле круглого обеденного стола, на котором расстелен кусок материала песочного цвета. А на материи разложены выкройки, вырезанные из оберточной бумаги. На стуле стоит ручная швейная машинка. Если б Рейн поднапряг память, он наверняка вспомнил бы, что на этом «Зингере» шила еще покойная бабушка.

Мать сегодня в хорошем расположении духа, даже веселая. Вечер выдался такой, о каком она в душе давно мечтала. Рейн дома, рядом, занимается, а она шьет сыну блузон. По дому она уже все переделала, завтра во вторую смену, вставать рано не надо, так что можно будет еще послушать по радио вечерний концерт…

— С карманами делать? — спрашивает мать.

— Конечно, — отзывается Рейн и, повернувшись к матери, смотрит через плечо, как ножницы со скрипом разрезают материю. Смотреть-то смотрит, но мысли его далеко отсюда. Да, едва ли он готовился к завтрашним урокам, просто так сидел над книгой.

В последние два-три дня Рейн задумчив и молчалив. Вообще-то он никогда особой разговорчивостью не отличался. Всегда был немногословен, смеялся мало. Но в последние дни он стал как-то серьезнее, явно переживает что-то про себя. В нем произошли какие-то перемены — что-то он утратил, что-то приобрел.

Эти перемены заметила и мать. И они втайне ее радуют. «Мужает понемногу!» — с улыбкой думала она, и долгим взглядом смотрела на сына.

Повзрослел, возмужал… Конечно, это произошло не за день — два, но что правда, во всем облике Рейна чувствуется серьезность, самоуглубленность. Он изучает себя, пытаясь открыть в себе что-то, прийти к какому-то решению, найти ответ на какие-то свои вопросы.

— Ну ладно, сделаю с карманами… Карманы со встречной складкой… Да? — говорит мать, позвякивая ножницами. И тут же продолжает привычным жалобным тоном:

— Вот хорошо-то, что ты опять дома! Наконец-то эти дурацкие прогулки кончились! А то что ни вечер — все тебя нет, возвращаешься за полночь… Я так переживала, ужас… Ведь мало ли… Помнишь, отец говорил, что дом человеку дает, а улица отбирает…

Стук в дверь прерывает ее.

— Короткий требовательный стук. Он тут же повторяется. Человек за дверью, похоже, и секунды подождать не хочет. Не успевают они еще откликнуться, как дверь распахивается и кто-то стремительным шагом входит к ним. В несколько секунд миновав кухню и раздвинув ситцевые портьеры, в комнату врывается Рийна.

Все в ней выдает страх и беспокойство. Она бежала и теперь все еще не может отдышаться. Длинные волосы беспорядочными прядями свисают ей на плечи.

Рейн вскакивает со стула. Внезапное появление Рийны не удивило, не испугало его. Он настолько обрадовался ей, что никаких других чувств не испытывает. Рейн ведь пытался ее разыскать, но безрезультатно. В кафе ему сказали, что она уже второй день как не выходит на работу, заболела, наверное. А зайти к ней домой он не решился.

Рийна стоит задыхаясь, она все еще не в состоянии вымолвить ни слова.

Лицо матери стало замкнутым, неприязненным. Ясно, что вот-вот она скажет что-нибудь такое, отчего Рийна немедленно повернется и уйдет отсюда навсегда. Материнский инстинкт подсказывает ей, что это и есть та самая девчонка, которую она приметила как-то вечером в окно. И еще материнский инстинкт подсказывает ей, что вечерние прогулки Рейна наверняка связаны с этой нахалкой, которая не постеснялась ворваться в чужой дом.

Но Рийна успевает опередить ее. Игнорируя мать, даже не поздоровавшись с ней, она обращается к одному только Рейну:

— Ребят забрали!

Рейн бросается было навстречу Рийне, но эти два слова останавливают его, пригвождают к месту. Рука, протянутая для рукопожатия, медленно опускается, словно тянет ее вниз невидимая тяжесть, противиться которой нет у Рейна сил.

— Каких таких ребят? — вырывается у матери. И хотя ей ничего не известно, сердцем она чувствует, что в этих двух словах и для ее Рейна заключено страшное известие.

Какое-то мгновение Рейн и Рийна смотрят друг другу в глаза. На лицах обоих написан страх. Рийна вдруг срывается с места и обеими руками обхватывает Рейна.

— Рейн, Рейн… — всхлипывает она, прижимаясь лицом к его груди. Рийна как будто хочет защитить его своим телом, оградить его от всего плохого. Того, что каждую минуту может навалиться на Рейна.

Наконец мать решает вмешаться. На ее взгляд, это единственно правильный выход. Ножницы летят на стол. Она кричит пронзительным резким голосом, и в нем звучат истерические нотки:

— Это еще что такое! Ни стыда ни совести… Вешаться парню на шею! Вон отсюда, сию минуту! Немедленно убирайтесь отсюда! Забрали ваших или не забрали, Рейн-то тут причем!

Мать хватает Рийну за плечо, пытается оторвать ее от Рейна, вытолкнуть из комнаты. Вон отсюда! Чтоб и тени ее тут не было!

Твердо и спокойно, хотя он и убит происшедшим, Рейн говорит матери: