Рейн и Рийна

— Мне надо идти.

— Куда? — строго спрашивает Рейн.

— Туда, обратно…

Вот оно, то, чего так боялся Рейн! Не верил, но боялся. Рийна не в силах совладать с собой!

— Сдурела, что ли! — кричит Рейн ей в лицо и так крепко хватает за руки, как будто хочет силой удержать ее.

— Может, и так… — бормочет Рийна, пытаясь высвободить руку. Но ей это не удается, и она начинает всхлипывать.

Рейн вскакивает.

Что же делать?

Волоча за собой Рийну, он широким решительным шагом пересекает эстраду, спускается вниз и — останавливается в раздумье.

Куда? Куда идти?

И тут Рийна начинает дергаться, метаться, извиваться, старается ударить Рейна, исцарапать его… И визжит отчаянно, и дурным голосом кричит:

— Ты не имеешь права… Какое твое дело! Да кто ты вообще такой! И что ты знаешь… Отпусти! Отпусти сейчас же! Мне надо идти! Мне надо, надо… Я должна…

Решительно, даже грубо Рейн берет Рийну за плечи и трясет ее изо всех сил, безжалостно и зло. Трясет, а сам выкрикивает:

— Чего орешь! Дура! Заткнись, наконец! Я тебе покажу! Я тебе вернусь обратно!

Рийна вдруг сникает, становится вялой. Внутреннее побуждение, толкавшее ее вернуться назад, к Ильмару, слабее яростного запрета Рейна.

Рийна обнимает Рейна за шею, прижимается к нему, успокаивается:

— Ты не знаешь… не знаешь… как мне плохо. Это ужасно… ужасно! Ты представить себе не можешь…

Рейн не вникает в ее отчаяние, в причины ее плохого самочувствия, он даже готов предположить, что она притворяется. И обрывает ее холодно и резко:

— Ничего с тобой не станется! Пошли!

Рийна покорно следует за Рейном. Так приятно слушаться этого странного парня. Наорал на нее, а руку не отпускает, это он крикнул там: «Не дурите!», положил сохнуть ее туфли…

Они спускаются с горки и оказываются среди домов. Быстро и уверенно шагают по улице, только дробно стучат каблуки. По обеим сторонам тянутся освещенные праздничные витрины. Проезжающие машины весело подмигивают им желтовато-красными огоньками. Возле входа в кинотеатр заливается смехом какая-то компания.

Они быстро и уверенно шагают дальше.

Рийну охватывает такое чувство, будто впереди ее ждет что-то хорошее и красивое, она поднимает голову и спрашивает доверчиво:

— Куда мы идем, Рейн?

Что ответить ей? Рейн продолжает молча шагать по вечерней улице… Из одного квадрата света в другой, мимо одного дома, мимо другого, от одного взрыва смеха к другому… Нельзя колебаться, останавливаться в нерешительности. Иначе Рийна снова захочет вернуться в тот дом, в ту комнату…

Освещенные витрины остаются позади. Они выходят на бульвар. И все продолжают идти дальше. Торопливо, уверенно. Оба знают, что останавливаться нельзя.

Откуда-то доносятся звуки органа. Они нарастают с каждым шагом, как будто музыка спешит им навстречу.

Вот и портал старинной церкви. Двери в нее открыты. Они всегда открыты для туристов, для всех любителей искусства и истории. Из дверей льются на улицу звуки органа. То мощные, торжественные, то нежные. Музыка льется на улицу, под вековые деревья, приглашая прохожих зайти под церковные своды.

Рийна, сжав руку Рейна, тянет его на порог церкви, в сонм звуков.

— Ты чего? — удивляется Рейн, но следует за Рийной.

Звуки органа зовут Рийну к себе, ближе, ближе… Ей и в голову не приходит противиться им. Она просто изнывает от звуков музыки, влекущей ее обещанием забвения.

Возле ребристого каменного столба Рийна неожиданно замирает, как будто направлялась именно сюда.

В церкви пусто и сумрачно. Ни туристов, ни любопытных. Неужели органист — единственная живая душа в этом сводчатом зале? И это ему подвластно все — и звуки, и полумрак, эти своды и гулкое пространство? И они двое, только что переступившие порог?

Все окружающее, все заботы и бессмысленная суета теряются в полумраке огромной церкви. И полумрак этот — от самых каменных плит пола и до сводчатого потолка полон многоголосого гула органа.

Гул нарастает, подчиняя себе все кругом, все растворяя в себе, и тут же стихает, и только нежные переливы ласкают слух. И вновь нарастают звуки, радуясь, ликуя, торжествуя победу, празднуя всепрощение, и все отдается радости. Этим звукам, этим переливам тесно под сводами. Сейчас, сейчас рухнут стены, и крыша, подобно листку бумаги, подхваченному вихрем, взлетит ввысь. Эта радость, это ликование вот-вот разнесет стены, своды. Им же тесно здесь! И нет такого зала, который мог бы вместить их!

Прислонившись к столбу, Рийна отдается во власть звуков. Глаза ее прикрыты, она крепко-накрепко обхватила каменный столб, словно мощные волны музыки могут умчать ее с собой и бросить потом на эти каменные плиты.

Восторженное умиротворение придает лицу Рийны совершенно новое выражение, какую-то просветленность, ясность. Серые повседневные заботы, трагичность исчезли куда-то. В этой девушке сейчас живет одна лишь музыка, только то, что хотел сказать композитор.

И такая Рийна — для Рейна открытие.