Рейн и Рийна

— Пусть Рийна останется. Нам надо поговорить… Мы… друзья.

В этих словах, в том, как Рейн произнес их, проглядывает едва-едва заметная внутренняя стойкость — результат недавних переживаний и размышлений.

Мать хватается за горло, как будто ей недостает воздуха:

— Друзья! Ты, мой сын, и… какая-то… о каких это вы ребятах говорите! Рейна собираетесь куда-то впутать! Знаю я вас — вам бы только поживиться где… Чтоб я вас тут не видела… Вон!

Рейн чувствует, как страх в нем куда-то отступает, и на смену ему приходят спокойствие и решительность, какие приходят к сильному человеку, когда он лицом к лицу сталкивается с неизбежностью.

Рейн усаживает Рийну на стул. И, не обращая внимания на то, что мать находится тут же, рядом, негромко и требовательно произносит:

— Говори.

Только теперь до Рийны доходит, что она пробудила в душе матери Рейна чудовищные подозрения. И Рейну это, конечно, не слишком приятно. Но Рийна просто не удержалась, она не могла носить в себе эту новость. Ей хотелось предупредить Рейна. Ей казалось, чем скорее она сюда прибежит, тем скорее она сможет помочь, уберечь, спасти его. Лишь сейчас она понимает всю наивность и бессмысленность своего порыва. Что же Рейну теперь делать? В лес убежать? В подвале спрятаться? Смешно.

Робко, словно прося прощения, смотрит Рийна на Рейна, на его мать, чтобы хоть как-то загладить свой бездумный поступок, хоть как-то смягчить свои слова, и она, запинаясь, начинает объяснять:

— Вы простите, что я так… Но… Да Рейн этих ребят и не знает! Только в лицо!.. Это я… Я их знаю… Они мои знакомые…

Матери искренне хочется верить, что так оно все и есть. И она верит. Она ухватывается за эти слова, как за спасательный круг. Лицо ее тотчас светлеет, и она спрашивает уже совсем другим голосом:

— И что же эти ваши знакомые сделали?

Слово «ваши» она произносит со значением, желая подчеркнуть, что Рейн к ним никакого отношения не имеет и иметь не может.

— Украли, — совсем тихо отвечает Рийна и просит Рейна: — Рейн, ты не можешь выйти на минутку?

— Никуда он не пойдет! И вам пора уже! Вон который час! Какие еще тут могут быть прогулки! — решительно отрезает мать. Ее Рейн к воровству никакого отношения иметь не может, пусть даже косвенно, через эту девчонку.

— Говори тут, — глухо велит Рейн. И, глядя на мать, добавляет с такой решимостью, словно он вдруг стал главой семьи:

— Садись, мать. Это вашей больницы касается. Я сказал ребятам, где окно аптеки… Что было, то было. Садись, мать, успокойся.

— О, господи! — мать опускается на стул и закрывает лицо руками. Выходит, что и ее сыну, ее Рейну, ее единственной радости и надежде грозит опасность.

Не сводя глаз с Рейна, стоящего перед ней, Рийна начинает сбивчиво объяснять:

— Они… они скажут и про тебя, это точно! Ты не знаешь Ильмара! Он… он всегда говорит, один сидеть не буду — с друзьями веселей. Лори слышала… когда вы там у окна разговаривали… Она думает, что это ты донес! И ребята так считают, наверное… Они тебе этого не простят… Ни за что! И то, что мы убежали тогда… А теперь еще и это… Ни в жизнь!

Каждое слово, каждая незаконченная фраза невыносимой тяжестью ложатся на плечи матери, пригибают ее голову к столу. Песочного цвета материал с разложенными на нем выкройками соскальзывает со стола на пол, увлекая за собой и ножницы.

— Рейн! Рейн! Что ты наделал! Ну кто тебя заставлял, ну кто… — причитает мать. Закрыв лицо руками, она тяжело наваливается на стол. Отчаяние совсем сломило ее.

Бледный, угрюмый стоит Рейн перед Рийной.

Пробудившиеся было в нем мужественность, стойкость оставляют его. Рейн садится на кушетку, тут же вскакивает, подходит к столу, потом бросается к окошку, запутывается в упавшей на пол материи и долго мечется и топчется там между окошком и столом, как будто его загнали в клетку. В его беспокойных движениях ощущается и страх, и желание вырваться на свободу, из создавшегося положения.

Рийна растерянно наблюдает за его бестолковыми метаниями. Страх, развеянный было удивительным спокойствием и решимостью Рейна, постепенно вновь охватывает ее. Растерянность, ощущение своего бессилия, отчаяние Рейна передаются и Рийне. Слезы наворачиваются у нее на глаза.

Сдвинув в сторону оставшиеся на столе выкройки и лоскутки, мать поднимается. Она вновь готова бороться за чистоту и доброе имя своего сына. Она подавила в себе минутную слабость. Ни о чем не расспрашивая, не вдаваясь ни в какие подробности, да она и слышать о них не желает — она знает одно: ее Рейн не смеет оказаться виновным! Наверняка это кто-то другой виноват.

Мать останавливает Рейна и спокойно, размеренно, словно внушая ему, говорит:

— Рейн, сынок, ты рассказывал им, где я работаю, где аптека, куда окно выходит… Разве мог ты подумать, что они… Ты ведь просто так говорил. А мало ли о чем говорится… Верно? Тебе же и в голову не могло прийти, что они… взломают аптеку и… Ведь так и было! Правда? Почем ты мог знать, тебе и в голову не пришло… Вот так ты и скажешь там… там…

Мать просто не в состоянии выговорить это слово.