Рейна, королева судьбы

Время от времени реб Ицхок-Лейб вставал со стула. Он делал это в три приема: сначала отодвигался, затем привставал, опираясь на подлокотники, и, наконец, с большим трудом распрямлялся, сетуя на непослушные суставы, которые тоже все чаще и чаще ленились исполнять свои непосредственные обязанности. Хорошо еще, что для чтения хватает одних только глаз, хотя и те уже, честно говоря, подводили… Кряхтя, старик накидывал на плечи белый талит с темно-голубыми полосками и принимался молиться, сильно раскачиваясь и обратившись лицом к югу, где далеко-далеко, за морями, за горами лежала Страна, обещанная ему Богом, и Город, обещанный Богу им, ребом Ицхок-Лейбом, его собственной памятью, молитвой, десницей. У них он и просил сейчас защиты и заступничества: у Бога, у Страны, у Города и у букв – мелких ступенек великой небесной лестницы…

– Хорошо, что ты здесь, – сказал Аарон, выслушав Золмана. – А то я совсем зашился в этом бедламе. Один взрослый мужчина на тринадцать женщин, детей и стариков. Теперь нас двое.

Золман промолчал. Только сейчас он осознал, что тесть ни разу не перебил его, не переспросил, не ужаснулся известию о поголовном истреблении клишковских евреев, не выразил радости по случаю чудесного спасения своей дочери и внуков. Он словно пропустил мимо ушей весь рассказ об их трехдневных скитаниях по окрестным полям и лесам, когда они в любой момент могли попасться на глаза шайке грабителей и убийц. Просто сидел перед Золманом, сложив руки на коленях, сидел и ждал, когда придет его очередь говорить. И когда она пришла, начал со слова «хорошо»…

– Аарон, ты вообще меня слушал?

Тесть поднял на Золмана растерянный взгляд.

– Слушал, конечно, слушал. Ты, наверно, ждал, что я стану охать и причитать, да? Не стану, Золман. Уцелели, и слава Богу. Ужасаться тому, что прошло, потом будем, а сейчас надо выживать. Выживать сегодня, выживать завтра. Думаешь, мы тут не натерпелись, пока вы там в стогах ночевали?..

Ему и в самом деле было о чем рассказать.

Немецкие войсковые части заняли Хотин седьмого июля, после сильной бомбежки и артобстрела. Зачем бомбили, так и осталось непонятным: в городе вот уже несколько дней как не было ни одного советского солдата. Вспыхнули пожары, много домов сгорело. Немцы вели себя по-деловому, выполняли боевую задачу и почти не обращали внимания на местное гражданское население. Прямо с марша развернули дальнобойную артиллерию и принялись лупить по восточному берегу – видимо, на этот раз целью был Каменец-Подольский. Пушки устанавливали рядом с домами, во дворах, на площади. Одна стреляла прямо из соседского сада; гром стоял такой, что можно было оглохнуть. Семья Лазари пряталась от бомбежки в подвале. Ночью Аарон вышел, чтобы набрать воды, и заодно заглянул через забор. Луна была в три четверти, ясно, и деревья напоминали серебряные шары, зависшие над черными ямами тени. С каждым выстрелом они содрогались в такт, так что Аарону на секунду показалось, будто стволы яблонь превратились в пушечные и теперь весь сад палит по команде немецкого офицера, одновременными залпами.

Наутро немцы свернули свои шинели, сели на грузовики, прицепили пушки и продолжили наступление за Днестр, в глубь Украины.

– Вот и все, – сказала Энта с фальшивым, жалким энтузиазмом. – Война перекатилась через нас, так что самое страшное позади. Было чего бояться…

Но Аарон все равно не разрешил никому выйти за ворота и оказался прав: в тот же день в городе началось действительно страшное. Первые убийства происходили прямо на улицах, там, где местные жители – украинцы, русские, молдаване – застигали евреев. Убивали большей частью наводнивших Хотин беженцев, которым некуда было деться и негде спрятаться. По-звериному набрасывались на еще теплые, залитые кровью тела, шарили по карманам в поисках припрятанных ценностей, дрались, разрывая на части захваченную добычу. Женщин насиловали, детей губили походя, ударом сапога, топора, камня. Покончив с беженцами, пьяная от безнаказанного насилия толпа бросилась громить дома местных.

Вошедшие в город румынские солдаты сначала лишь ограничивались поощрительными замечаниями, но затем вынуждены были вмешаться из соображений общественной санитарии. Погулять-то погуляли, но кто теперь убирать будет? Хотин возвращался в границы Великой Румынии, а полиция нормального румынского города не может мириться с видом растерзанных трупов, валяющихся на перекрестках и площадях. С другой стороны, румыны нескрываемо сочувствовали этому очередному всплеску справедливого гнева православного народа. Поэтому власти приняли компромиссное решение. Отдавая еврейские дома и все содержащееся в них добро на волю народной стихии, они в то же время настоятельно рекомендовали не убивать жидов прямо на месте, а сгонять их на городскую площадь, поскольку потом будет куда легче хоронить эту падаль всем скопом вместо того, чтобы собирать гниющих мертвецов по подвалам, чердакам и сараям.