Рейс

– Еще лучше. Но предложить вам по ВУСу пока, увы, ничего не могу. Я открою вам, Юрий, военную тайну. Сейчас на вооружении нашей армии стоят гаубицы сто пятьдесят два миллиметра, но обслуживаются они полностью российскими профессионалами, а вся артиллерия, как и танковые подразделения и приданные нам в усиление ДШБ – десантно-штурмовые батальоны, – подчиняются напрямую российскому Министерству обороны. Так что сами понимаете… Но я вам этого не говорил. Хорошо?

– Вас понял, – Алехин был готов к такому ответу. – А добровольческая армия, о которой вы говорили? Она…

– Конечно, существует, – не дал ему договорить собеседник. – У нее несколько иные функции и задачи. Мы, по существу, раскручиваем идею. Мы – оголенный нерв. Мы – телевизионная картинка, черт побери…

Белкин нервно забарабанил пальцами по столу, достал айфон, стал быстро прокручивать сообщения. Потом раздраженно бросил аппарат на стол. Закатил глаза. Потер пальцами лоб над бровями.

Алехин не вполне понимал, что происходит и почему «волшебник Изумрудного города» в должности министра обороны ДНР с такой откровенностью продолжает саморазоблачаться в его присутствии.

– Думаете, зачем я вам все это рассказываю? – словно прочитал его мысли Белкин. – Видите ли, Юрий… Я хорошо разбираюсь в людях. Всю жизнь с ними работаю. Вижу, что вы человек не только смелый, но и порядочный, серьезный и, похоже, проницательный. Более того, вы заметно отличаетесь от добровольческого контингента, с каким мы сегодня, к сожалению, имеем дело. Скажу вам как есть: этот контингент…

Тишину за окном разрезали автоматные очереди. Алехин резко соскочил со стула на пол, присел на одно колено за столом, потянулся к поясу – и вспомнил, что сдал оружие.

– Вот дебилы… – не поворачивая головы на звук, Белкин недовольно поморщился и успокаивающим жестом предложил ему подняться. – Говорил же им, вечером не беспокоить, а то потом сразу настроение ни к черту. Чувствуешь себя всю ночь, как Раскольников, который старушку убил.

Он встал, направился, слегка прихрамывая на левую ногу, к широко распахнутому окну, откинул занавеску и пригласил Алехина подойти.

– Тут у меня вид замечательный на мою собственную теперь уже стену Пер-Лашез, – Белкин показал на красную стену метрах в ста за окном. – Расстреливаем диверсантов, шпионов, мародеров, наркоманов и дезертиров три раза в неделю. Не гнушаемся чисткой рядов. Кадры решают все. Не вполне уверен, что помогает, но работаем… и, как говорится, могила исправит.

С широкого балкона второго этажа открывался замечательный вид на сад внизу и кирпичную стену, перед которой автоматчики за руки и за ноги поднимали тела расстрелянных. Двое были в майках и кальсонах, один – в черных трусах. Алехин не знал, что сказать. С таким скорым и эффективным отправлением правосудия в своей милицейской практике он встречался только один-единственный раз – в своем собственном исполнении, когда спасал жизнь Гитлеру.

– Военно-полевой суд, – будто снова угадал его мысли Белкин. – А как иначе? Мы должны уметь себя защитить. Мы – молодая республика, которая только обретает государственность. Мы уже не Украина и еще не Россия. И, похоже, никогда ею не станем… к сожалению. Половина украинских судей, если не больше, разбежались. Несколько лагерей просто открыли ворота и выпустили зэков. На свободе оказалось множество воров, насильников и убийц. Многие из этой преступной братии влились в добровольческие ряды. Система спецпроверки у нас пока еще не работает, а необходимость в кадрах высока, как никогда. Из этих троих один – мародер, двое других – драг-дилеры. Приговор я подписал вчера. Вышинский мог бы позавидовать – я прокурор, защитник и судья в одном лице, как царь Соломон. Мне достаточно взглянуть раз на морду арестованного, чтобы сразу понять, с кем имею дело. Когда я взглянул на вас, Юрий…

Оборвав фразу на полуслове, Белкин пригласил ошарашенного Алехина назад в гостиную и задернул занавеску.