Река непутевая

— Вот оно! — говорит Гошка. — Плиту надо стрелять, а шестью патрончиками ее, паря, однако, не разобьешь…

У нас было только шесть патронов аммонита.

— Поглядим давай! — предложил я, и мы немного вниз спустились, под самое зависание…

— Будет дело! — заявил Ануфриев.

Один конец у плиты оказался острый и узкий, отбить можно. Гоша над ним мелочь выковырял и приготовил для аммонита место.

Шнура минуты на три всего.

— Успеем!

Секунду мы смотрели, как горит шнур, чернея и ежась, потом кинулись вниз. В люк Гошка ужом проскочил, а я застрял опять… Он меня оттуда рванул — спецовка затрещала!..

В сторону отбежали по штреку и еще час, показалось, прошел, прежде чем блок ахнул от изумления Гошкиной наглостью. Слышно было, как руда в люки посыпалась.

— Лихо сработали! — засмеялся Гошка.

— Спасибо! — сказал я ему. — Фиг бы мне был, а не руда, если бы не ты…

— Чего там? — усмехнулся он.

Я вниз поехал, снова на третий горизонт. По пути думал, что неважно, какую человек работу выполняет — печи ли кладет, стихи ли пишет или молибденчик добывает — важно, чтобы он делал ее как следует… Цены ему тогда нет.

Третий горизонт. Время поглядеть, чем «спасители» мои занимаются.

Так… Леса внизу нет, подняли. И слышно — в рудоспуск камни падают. Живые они там, выходит, шевелятся. А воздух все еще травят, собаки! С перепугу, должно быть, или спускаться лень? Я наглухо вентиль завернул и шипенье в ходке стихло.

— Эй! Живые?

— Ые-е… — кричат. И еще что-то — не разберешь. Ну и ладно.

…Зои не видно у ствола, только стволовой дремлет.

— Не простудись, милый! — «пожалел» я его и на-гора поехал.

Хорошая у нас горка. Сверху — того лучше. Тропинка от шахты к вентиляционному шурфу, куда мне теперь надо, по багульнику бежит. Впрочем, на горе, куда ни пойди, все — по багульнику… И вовсе не ядовитый он. Просто пахнет здорово — разомлел под солнцем, все запахи глушит.

На вентиляционном родная моя бригада работает, перекрепляем мы его наново. Давным-давно геологами шурфик был пройден, а нам пригодился. Вентилятор поставили, сруб вот заменим — еще сто лет стоять будет.

Три человека сейчас там, кроме того дорожника, что я вместо себя послал: Леша Самурай, дядя Саша Манылов и Женька Квитко. Вкалывают дружочки, а я вот прогуливаюсь…

Так и есть… Лежат все четверо рядом с вентилятором, на солнышке греются.

Первым меня Самурай заметил. Никакой он не самурай, конечно, а прозвали так. Лагерь военнопленных японцев давно уж закрыт на руднике, и все они на острова к себе укатили, но Лешка до сих пор свои мемуары одинаково начинает: «Вот при самураях — я помню…»

— Глянь-ка, дядя Саша, — говорит Лешка, — руководство двигается.

— Ага, — подтверждает Квитко. — И я бачу — шось мельтешить…

— Лебедку требуй! — серьезно советует Самураю дядя Саша, и все они готовятся встретить меня, как положено встречать начальство.

Квитко некоторое время ворочается на земле, потом садится и грозно стучит обухом топора по лесине. Он громоздкий, как медведь, а лицо пухлое, детское и все время в улыбке, хотя теперь, он, ясное дело, суровость на себя напускает. А Самурай, обычно верткий, как змееныш, — не пошевелился, только косит на меня диким цыганским глазом. Дядя Саша к вентилятору привалился и курит, будто не видит ничего.

Артисты! Приходится принимать игру…

— Здравствуйте, товарищи! Как дела? Почему сидим?

— Здрасс! — отвечают хором.

— Сколько венцов уложили? — бодренько продолжаю я, подражая новому техруку шахты инженеру Копыркину.

— Та ни одного! — сообщает Квитко. — Лес сырой.

— Так что же? — поднимает нарисованные брови Копыркин, теперь я, то есть.

— Ждем! — говорит Лешка, всем своим существом показывая, что очень удивлен непонятливостью руководства.

— Чего ждете?

— Та пока посохнет ждем, — радостно поясняет Квитко.

Я изображаю растерянность, которая была написана на гладком лице Копыркина, когда мы его таким образом разыгрывали. Видно было, как у него извилины шевелятся. В институте он выучил, что крепежник сухим должен быть, а тут глядит — лежат бревна, вчера с корня. Сохнуть им надо месяца полтора, не меньше.

Это-то он сообразил как-то и растерялся.

Ох, Копыркин, Копыркин! Где их только выводят, таких непуганых? Неужели не дошло, что мы сырым лесом крепим?

Я опускаюсь на бревна, как тогда инженер, и погружаюсь в задумчивость.

— Лебедки опять же нету! — сообщает Лешка. — Грыжу запросто наживешь…

— Какую грыжу? — спрашиваю я заинтересованно, потому что неприятный вопрос с лесом как будто отходит в сторону.

Парни не выдерживают…

— Хорош! — говорит Самурай. — Ложись айда.

Я валюсь вместе с ними на траву и закуриваю.

— Вот человек, — удивляется по поводу того же инженера Копыркина дядя Саша, — ни украсть, ни покараулить!

— Ну, — Лешка поддакивает. — Что помер — что замерз!

Лихо мы тогда разыграли этого Копыркина. Он так все и принял за чистую монету, пришел к Степанову и доложил, что крепильщики на вентиляционном не работают, а ждут, когда лес высохнет.

Слухом земля полнится. Про нашу проделку теперь вся шахта знает. И если мы будем виноваты в несостоявшейся карьере Копыркина, то не очень нам жалко его почему-то.