Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Как-то месяца за три до церемонии вручения аттестатов учитель раздал нам анкеты. В них требовалось указать, зачем мы собирались после школы, описать свои планы на будущее. Это было жестоким экспериментом, как выяснилось, поскольку на самом деле никакого выбора у нас не было. Но тогда я об этом еще не знал. Лучше всего я успевал по физике, и я хотел изучать этот предмет и дальше, в университете, чтобы стать ученым-физиком. Поэтому я добросовестно написал:

Я хочу изучать физику в университете.

Кто-то меня спросил, что я написал, и я честно ответил. Кое-кто из одноклассников, услышав, что я сказал, разразился смехом.

– Ха! Этот парень надумал учиться в университете, – объявил одноклассник.

Теперь уже хохотали все. Я не понимал, в чем дело, и, естественно, вспылил.

– Да, я хочу учиться в университете. Что не так? – спрашивал я.

На следующий день на консультации, которую проводили директор школы и мой классный руководитель, я узнал что. Сама эта «консультация» вместе с этими анкетами и опросами оказались полнейшей липой. Мне сказали, что после получения аттестата об окончании средней школы у любого северокорейца есть три пути. Вот только выбирать какой-то из них было нельзя. То есть выбор делали за нас. Теоретически, если тебе хватало ума, а происхождение и воспитание позволяли, тебя отправляли в университет. Если ты был физически силен и здоров, ты попадал в армию – в военное училище или солдатом в регулярные части. Все остальные шли работать. Но то, на какой путь тебе предстояло ступить, определялось не знаниями или прилежанием – все зависело от твоего социального статуса «сонбун».

В соответствии с рейтингом «сонбун» все население Северной Кореи делилось на три уровня-слоя: «основной слой» – лоялисты, «колеблющиеся» и «враждебные элементы». «Сонбун» отражал происхождение, уровень лояльности политической системе, а также определял социальное окружение и связи. Учебные достижения не имели значения, какими бы блестящими они ни были. Все твои жизненные перспективы расписывались сразу и наперед – если ты принадлежал к «основному слою», ты мог смело рассчитывать на светлое будущее. Ну а если ты попал во «враждебные элементы», ты был обречен всю жизнь оставаться на дне общества. Никаких перспектив карьерного роста. Никаких шансов улучшения материального положения. Никакого выхода.

Директор школы был просто одним из партийных аппаратчиков. В тот день его работа состояла в том, чтобы сообщить мне, к какому слою в системе «сонбун» я принадлежу. Оказалось, что к «враждебному». И это был конец.

У меня закружилась голова. Мне казалось, я вот-вот провалюсь в тартарары. Мыслей не было, только вопросы, которые, казалось, расталкивали друг друга. Почему меня причислили к «враждебным»? Кто? За что? Разве я не прилежно учился? Разве я не упорно работал для партии? Неужели все было впустую? Что ждет нашу семью теперь?

Я всегда знал, что Северная Корея – никакой не «рай на земле». Я понял это, как только моя нога ступила на эту землю. Но я думал, что учеба в университете – лучший шанс наладить жизнь. Ведь именно это вдалбливали нам в головы, заманивая сюда из Японии – нам обещали бесплатное и качественное образование. Это был колоссальный стимул. И это была беспардонная, наглейшая ложь. Трудно выразить словами то, что это открытие означало для меня. Я был полностью разбит, уничтожен. Осознание того, что я был обречен провести всю оставшуюся жизнь на социальном дне без малейшего шанса на избавление, снежной лавиной обрушилось на меня. Я потерял всякую надежду на лучшее будущее, я чувствовал, что в тот день часть меня умерла.

На следующий день поступили документы из Министерства труда. Понимая, что вопрос с моим будущим решен окончательно и бесповоротно, я уже не интересовался тем, кем и где мне предстоит работать. За одним-единственным исключением. Если ты крестьянин, то так и обречен проторчать всю жизнь в деревне без всякой надежды на продвижение. Как и мой отец. И когда потребовали указать, где я хотел бы работать, я написал:

На заводе.

В действительности не имело значения, что писать. Даже мое «страстное желание» быть рабочим никого не интересовало – меня оставили работать в деревне. Когда инструктор местного Народного комитета объявил мне о моем рабочем месте, он наверняка заметил мою досаду, потому что внезапно набросился на меня:

– Сын крестьянина должен быть крестьянином. Таков порядок в нашей стране. Ты еще должен быть благодарен, что таким, как ты и твоя семейка, вообще предоставляют работу.

И тут же, видимо, чтобы утешить меня, добавил, что, дескать, сельское хозяйство – отнюдь не худший вариант. По крайней мере, работать в поле лучше, чем в угольной шахте. И люди как мы – то есть те, кто приехал из Японии, представители социальных низов, – должны благодарить судьбу.