Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Почти каждую ночь ребенок просыпался и плакал от голода. Я варил жидкую рисовую болтушку с кукурузным крахмалом и давал ему пару ложечек, чтобы притупить чувство голода. Но иногда это не работало, и я брал его на руки и носил по дому. Иногда я сам едва не засыпал на ходу. Колени подгибались, я вздрагивал и просыпался – но от этого просыпался и ребенок и начинал плакать еще сильнее. В конце концов я приноровился спать стоя, прислонившись к стене. А он ведь вполне мог и умереть – от голода, от холода, от изнеможения. Я жил в состоянии постоянного страха и беспомощности. Что я мог сделать для него?

Жизнь стала еще тяжелее, чем прежде, но сын хоть как-то отвлекал меня от горя после смерти матери. Кроме него, у меня не было никого, ради кого стоило бы жить. Впрочем, я старался не слишком задумываться об этом – такие мысли вели прямиком в преисподнюю. Поэтому я просто старался выживать – день за днем.

Глава 4

В тот период мир был к нам просто неумолим. Я был двадцатишестилетним отцом-одиночкой, разведенным после нелепого брака, что продлился всего год. Мать умерла рано, не вынеся страданий и лишений. Мы с отцом изо всех сил пытались уберечь моего сына от безжалостных клыков смерти. А вокруг – бессмысленная и фальшивая суета, фарс. Я больше не видел смысла в том, чтобы жить.

И что мне теперь оставалось, в этом беспросветном отчаянии? Люди – крайне иррациональные существа; я поступил так же, как делали многие до меня и как будут делать после: я молился. Не имело ровным счетом никакого значения, что в бога я особенно и не верил. Я молился о том, чтобы на мою долю больше не выпадало трагедий. Молился о здоровье сына. Молился о лучшей участи. Ежедневно молился. И бог берег меня. Пять лет. За эти пять лет со мной ничего не происходило. Вообще ничего. И мне исполнился 31 год.

А богу, похоже, надоело.

Это произошло осенью, сразу после уборки урожая. Близился день раздачи пайков – единственный этап года, когда можно чуточку передохнуть. Я пришел домой с работы и увидел мою сестру Масако с моим сыном на руках. Сестра безутешно рыдала. Обняв ее, я спросил ее, в чем дело? Может, мальчик нездоров? Нет, мальчик был здоров. И ему тоже было любопытно, чем так расстроена Масако. «Ты что плачешь, тетя?» – спрашивал он. Я вновь подступился к Масако, но она упрямо молчала – только всхлипывала в ответ. И ничего больше. Потом сестра внезапно умолкла и очень серьезно посмотрела на меня.

– Масадзи, прошу тебя, только не сердись на меня, – произнесла она. – Я беременна.

Я был поражен. Я даже не подозревал, что она встречается с кем-то.

– Кто он? Вы собираетесь пожениться? – спросил я.

И тут ее прорвало. Его звали Хан Омчхоль. Это был наш односельчанин и работал он в том же сельхозкооперативе. Пока моя сестра подчинялась ему, он был любящим и ласковым, но едва она сообщила ему, что ждет ребенка, Хан Омчхоля будто подменили. А когда она прямо спросила его, намерен ли он жениться на ней, вмешалась его семья. Тогда это было обычным делом. Конечно же, он не мог жениться на ней – она ведь тоже была «японским выродком». И ее просто выгнали из дома.

Я почувствовал, как меня переполняет гнев. Моя мать всегда убеждала меня учиться сдерживать себя; насилие она не считала достойным решением. Но такого я просто не мог вынести. Масако была моей сестрой, а ее унизили.

С топором в руке я направился в дом Хан Омчхоля. Ходу до него было минут десять. У дома я его и увидел.

– Ты обманул мою сестру, мерзавец! Знаешь что, подонок? Тебе это с рук не сойдет.

Его домашние попытались удержать меня, но я схватил его за шею и повалил на землю. Он не на шутку перетрусил и разрыдался:

– Простите меня! Простите! Я все исправлю! Я беру всю ответственность…

Но меня уже было не остановить, и я как следует отколотил его. Я понимал, что так нельзя, но я уже не владел собой.

Даже выплеснув свой гнев на Хан Омчхоля, я не мог успокоиться. Покойная мать была права – насилием ничего не решить. Но мне всю жизнь твердили: раз ты японец, значит, недочеловек. Я не в силах описать, как мне это опротивело. В конце концов его домашние все же оттащили меня от своего сынка, и я, пошатываясь, побрел домой.

Невероятно, но муж Хифуми нашел кого-то, кто был готов жениться на Масако. Этот мужчина – тоже «возвращенец», естественно, – был бухгалтером в одной из школ в городе Мёнсане, довольно далеко в горах. Его жена умерла, и у него осталось двое детей. Я с самого начала опасался худшего – ведь Масако его и в глаза не видела. Ощутив это на своей шкуре, я скептически относился к договорным бракам. Но Масако была рада. Как мне кажется, она была готова выйти за кого угодно – лишь бы зажить более-менее нормальной жизнью.

Я сказал ей на дорогу:

– Если он будет обижать тебя, просто дай мне знать. Я позабочусь об этом…

– Нет-нет, благодарю, – ответила она. – Хватит насилия. Обещай мне держать себя в руках.