Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

С продовольствием дело обстояло настолько ужасно, что мы стали поедать любые растения, что попадались под руку. Мы часами варили эти травы, чтобы добиться хоть подобия съедобности. Но напрасно. Вкус был неизменно отвратительным, как и их воздействие на наше здоровье – мы опухли, лица отекли, моча приобрела красный, иногда и синий оттенок. Все мы страдали от хронической диареи. Мы даже ходить не могли, настолько обессилели.

Все наши мысли и разговоры были о еде. Если нам все-таки удавалось встать на ноги и заставить себя передвигаться, мы тратили последние силы на поиски хотя бы подобия чего-то съестного. Мы превратились в ходячие трупы, в призраки.

Число умерших в ту пору от голода мне неизвестно. Почти все разговоры были о голодной смерти.

– Помнишь ту женщину, муж которой умер? Ну, так она тоже умерла…

– Что-то я давно не видел такого-то… А вы его не видели? Мне кажется, он не выдержал и тоже умер…

– Я увидел эту женщину лежащей на улице. Подошел, но она уже похолодела…

Рассказывали и о случаях каннибализма. Говорили, что тех, кого заставали за этим занятием, предавали публичной казни. Я никогда не видел публичную казнь своими глазами, но меня такое не удивило бы. Каждый день уподобился кошмару наяву. Звучит ужасно, наверное, но я свыкся с видом трупов на улицах. Они уже не ужасали меня. Порой я не мог понять – умер уже этот лежащий или еще нет. Самое страшное – у меня уже не было сил (да и желания) выяснять это.

Люди начинали в открытую задавать очень неприятные вопросы. Вроде таких: а когда им все же дадут возможность съесть чашку риса и мясной суп? Никто не решился произнести подобное вслух еще недавно даже с глазу на глаз.

Находились и такие, кто критиковал Ким Ир Сена и обвинял в происходящем его. Но никто и не заикался об изменении политической системы. Люди все еще опасались полиции и охранки. Разве кто-то мог даже помыслить о том, чтобы погнать в шею всех этих «вождей»? Никто. Люди до самого конца делали то, что им велели. В конце концов, им промывали мозги с детства. Нам внушали, что Соединенные Штаты жестоко убивают наших братьев и сестер на юге. Что мы должны освободить людей Южной Кореи. Что юг нашей страны оккупирован врагом – США.

Я до сих пор не пойму, как наша семья смогла уцелеть в этом аду. Мы все выглядели одинаково – будто близнецы: запавшие глаза, впалые щеки, а сами – кожа да кости. Даже лежать было больно – кости едва не протыкали кожу, и мы постоянно просыпались. Если не от голода, то от боли.

Глядя на своих близких, я думал: Боже милостивый! Неужели нам суждено умереть вот так?!

Я утратил желание рвать сорняки. Все равно смерть, днем раньше, днем позже. Так какой смысл пытаться отсрочить неизбежное? Я стал равнодушен к смерти. А что в ней такого? Ну, ляжешь, чуть-чуть придется, конечно, помучиться от боли, но в конце концов заснешь и больше уже не проснешься. И все сразу кончится…

Но стоило мне закрыть глаза, меня начинали преследовать голоса моих родителей, их последние напутствия. Я стал одержим ими.

Как угодно… Как угодно… вернись в Японию! Расскажи всем о нас… О том, что с нами было! – говорил отец.

Забери мой прах в Японию и помести его в могилу моих родителей! – захлебываясь рыданиями, умоляла мать.

Стоял сентябрь, и луна иногда появлялась между облаками. В нашем доме в Хамджу не было электричества. Мы сидели в темноте. Молча. Мы сидели, привалившись спинами к стене, безучастно уставившись во тьму. Лунный свет падал на жену и детей. В холодном свете луны их тела казались деревьями. Мертвыми деревьями.

Когда вы находитесь на грани голодной смерти, ваши губы и нос лишаются подкожного жира. Губы как бы исчезают, а зубы обнажаются – вы скалитесь, будто разъяренный пес. Нос усыхает до пары отверстий – ноздрей. Ни о чем подобном я, разумеется, не знал раньше, да и знать не мог. А лучше было бы знать…

И я заговорил:

– Мы превратились в скелеты. Если мы ничего не предпримем, мы погибнем. Я должен идти через границу. Конечно, лучше бы нам пойти всем вместе, но, думаю, вы не вынесете.

Мысль об этом пришла совершенно внезапно, ни о чем подобном я не думал. Я за секунду до этого еще не думал ни о чем подобном. Но вдруг меня осенило: если уж умирать, лучше будет умереть, пытаясь вернуться в Японию. Если случится чудо и мне повезет, я смогу переслать деньги моей семье. И спасти их.

Мёнхва какое-то время молчала.

– Отец, тебе решать, – сказала она. И разрыдалась.

– Все с нами будет хорошо. Если останемся живы, как-нибудь все равно найдем друг друга, – продолжала жена.

Я тут же поднялся и собрал нехитрый скарб. Я понимал, что, если не решусь уйти сейчас, потом уже не решусь никогда. И направился к дверям.

– Если сумею попасть в Японию, я заберу туда и вас. Найду способ. Чего бы это мне ни стоило.