Река времени. Дневники и записные книжки

Как любят едва вылупившиеся из яйца литераторы дать почувствовать менее удачливому коллеге собственную значительность, владетельное право в животе и смерти попавшего им в руки неудачника.

***

Всякий, даже преуспевший автор знает, сколько приходиться наглотаться унижений, прежде чем выбьешься в люди. Зато уж потом всё то, что проделывали с ним, он повторит с другими. Но зло от повторений становится всё хуже, а уровень правды всё ниже.

Союз писателей, издательства превратились в цензурный департамент, а писатели – в чиновников разного ранга от всесильных начальников до бесправных парий.

***

Рукопись будущей книги рождается в муках и радостях уединения. Но, чтобы сделаться книгой, рукопись проходит через множество рук. И хорошо, если руки эти чуткие и чистые.

***

Редактор ― это акушер, помогающий рождению ребенка. Можно помочь при родах, а можно и навредить. Часто редактирование похоже на обязательную стрижку по установленному для всех одинаковому образцу.

Ремесло

Как можно судить о ремесле, не зная тайн его? Как можно учить мастера делать скрипки, лепить горшки, если сам ничего подобного не делал? А музыку сочинять, книги писать разве легче? А, между тем, многие так называемые критики только этим и занимаются.

Даже если ты и сам художник, судить о чужом создании невозможно, ибо нельзя в точности повторить путь, пройденный другим.

***

Перечитываю свои старые рассказы. Сколько в них чувства, сумятицы, волнения! Они и теперь нравятся мне, а тогда я был ими ослеплен, как открытием, и не замечал недостатков. Критики же мои видели в них одни ошибки и не желали замечать достоинств. Вот это меня больше всего поражало. И так, поставив крест на недостатках, они похоронили и достоинства.

***

Повзросление моё, вызревание жизненно-практическое шло медленно. Я долго оставался ребёнком, мальчишкой, и мне неинтересно было понимать вещи, понятные любому и каждому. Я и сейчас моложе многих моих сверстников по общему пониманию жизни. Всё еще остаюсь идеалистом. И мне ещё расти, умнеть и не скоро достигнуть перевала к старости.

Полнота внимания

Часто сравниваю написанное мною в молодости, с тем, что и как пишется сейчас. Тогда писалось легко, без пота и видимых усилий, так же естественно, как дышалось. И оттого была чистая радость, которой я мерил и художественную удачу. Отчего это было? Думаю, что здесь важна полнота внимания к предмету переживания как к чему-то неповторимому.

***

По-настоящему счастливым в творчестве бываю тогда, когда удается выразить какое-то важное для меня ощущение, мысль. Слова искать не приходится. Вот этот незаметный переход ощущения в слово и является счастьем пишущего.

***

Литература ― это душа человека в слове. И можно ли на душу живую поднимать топор критика? Между тем, главной прелестью нашей несвободной литературной жизни стало право карающего суда над произведением писателя. Строгость и жестокость литературных приговоров, прикрываемые заботой об идейности и качестве, стали обязательностью, почти хорошим тоном.

***

«Метафорическая карнавальная проза» ― такими словами определил бы я некоторые из своих вещей («Кукла без имени»). Жаль, что эта линия прервалась в нашей литературе в 30-годы! Линия А. Грина, М. Булгакова, Ю. Олеши. О достоинстве её говорить излишне, а о праве на существование ― необходимо.

Но главная её черта ― это импровизация как высшая форма поэтического языка.

***

Литература сильна искренностью. Читатель может не знать, каков писатель в жизни (и необязательно это знать), но если тон его произведений искренен и в нём открывается душа, читатель ему поверит.

Литература без доверия не существует.

***

Смотрители нормативной словесности, возможно, не принимают мой интерес к подсознательному, личностному, исповедную искренность чувства. Это кажется им чем-то чуждым, идущим вразрез с установками соцреализма, видящим в исповедности индивидуалистическое начало. Но разве в искусстве есть запретные темы, подходы? Со времен Белинского повторяем: в искусстве нет запретных тем. Критерий один: художественность. Разве можно запрещать, управлять процессом творчества, отказывая в праве на существование свободным человеческим чувствам? Доказывать это всё равно что ломиться в открытую дверь. Но для нас и эта дверь закрыта.

Второе я

Мне говорят, что в каждом моём герое виден я сам. Что делать? Есть два вида художников: одни понимают своего героя, как не связанного с собою лично. Другие сливаются с ним. Одни художники объективные, эпического склада. Другие ― лирики. Таковы были Лермонтов, Байрон, вообще романтики. Но не только они. Главные герои Тургенева ― он сам, Левин ― второе я автора; Флобер: «Госпожа Бовари ― это я». Даже Леонардо да Винчи, говорят, писал свою Монну Лизу с… себя. И это существенно меняет понимание творчества.

***