Река жизни

– Давай, давай, смелей, – видя нерешительность дочери, подбадривал отец.

Расколотила Василиса яйца и отца, и матери. А ее яйцо целехоньким осталось. И зажав его в руке, побежала к Левченковым похвастаться. Яйцо-то оказалось непобедимым!

Затем Анисья завязала в платок кулич, несколько яиц и пошла к соседям. Весь день по деревне раздавалось: «Христос воскресе» и «Воистину воскресе». Радостью светились лица крестьян, ненадолго отодвинулись их заботы. В праздники народ добрее становится. Обращаясь друг к другу, величают по имени-отчеству, приглашают в избу, наливают и угощают.

Но праздники быстро проходят, и наступают будни с непрекращающимися проблемами. И взгляды сумрачные, беспокойные.

На пустыре появилась молодая крапива.

– Василиса, нарви крапивы, а я щи к обеду приготовлю, – просит Анисья.

– А крапивное пюре с куриным яичком сделаешь? – девочка заглядывает в лицо матери.

– Угу, – кивает та головой.

Девочка побежала на пустырь. Чтобы не обжечься стрекательными волосками, концом подола сарафана аккуратно отламывает верхние побеги. Крапивы надо побольше нарвать: часть матушка на солнышке посушит, а зимой ее будет в щи и хлеб добавлять.

Старики по весне лыко заготавливали и плели лапти. За год их изнашивалась целая прорва, на месяц две-три пары не всегда хватало. Плели многие, но самые красивые и прочные получались у Клима Тихоновича Козодоева. Он подбивал их дерматином. Носились эти лапти долго, а неподшитые мало служили, быстро изнашивались. Особенно быстро расползались лапти из-за грязи осенью и весной. Ногам в них холодно. Но если навернуть онучи, совсем другое дело. Красиво, и ноге тепло и уютно. Дед Клим плел и пел частушки про лапти. «Эх, лапти мои, лапти драные, вы не дорого даны, с бела лыка содраны». Увидев, что Марья Семеновна Шандыбина, жена Прохора, мимо идет, он тут же ее приветствует: «Ой, Семеновна, что наделала, из худых лаптей галоши сделала!».

Дети любили вокруг него собираться. Вначале стеснялись, хихикали, а потом притопывать начинали. Дед Клим все делал от души: и лапти плел, и частушки пел. Он и сказки мастер был сказывать. Каждый день мог новую рассказать. Повеселив детвору, пускался в философские рассуждения. «Каждому человеку, и не только человеку, а каждому земному тварю своя судьба определена, и не дано никому ее обойти, – обводит взглядом благодарных слушателей, и, помолчав немного, полюбовавшись сплетенным лаптем, продолжает. – Люди тоже дюже бывают похожи, кто на зверушек, а кто на птиц, а кто и на насекомых разных. Вот на кого я похож?». Дети молчат, они понимают, что у деда Клима есть ответ на этот вопрос. «Правильно, на волка, – и кивает радостно головой. – А вот ты, Фролка, – поворачивается к Фролу Монахову, внимательно на него смотрит, – на кого похож?». Мальчик краснеет, начинает шумно посапывать: как бы не осмеял его дед Клим перед друзьями. «На молодого петушка», – выносит свой вердикт Клим Тихонович. Затем медленно поднимает глаза и следит взглядом за полетом ястреба. «Вот стервятник, так и смотрит, кого схватить, заклевать, ну точно, как барский управляющий Силантий. Правда, похож?» – он подмигивает своим слушателям и заразительно смеется вместе с ними.

Помещики Луговские внедряли капиталистическую систему хозяйствования: покупали сельскохозяйственные машины, имели собственный рабочий скот, инвентарь, а с рабочей силой проблем не было, нанимали задешево.

На поле господ заработала молотилка для обмолота хлеба. Была она громадных размеров, с избу деревенскую с трубой. Грохот стоял по всей округе. Облака пыли окутывали работающих людей, а сбоку машины стекала золотистая пшеница. Крестьяне скошенные и связанные вручную снопы подвозили на лошадях. Солнце пекло, пот застилал глаза, грохот утомлял, но работали быстро. Замолкал шум молотилки только в сумерки. Расходились по домам молча, от усталости с трудом передвигая ноги. В такие дни с наступлением темноты деревня вымирала. Ночи летние короткие, и все быстрее старались лечь спать. На рассвете опять вставать…

Следом за господами и крестьяне стали готовиться к уборке. Лукьян Емельянович и Клим Тихонович взяли в руки по колоску ржи, стали разминать, зернышки легко отделились от плевы. Сошлись во мнении: «Можно убирать». На следующий день женщины с серпами потянулись к своим полоскам. Серпом сжинали хлеб, связывали снопы, и тут же снопы устанавливали в суслоны. Пусть дозревает да просушивается. Уберут рожь, а потом за ячмень, овес примутся. Долго еще женской спине страдать. Много чего в жизни крестьян происходило, но не было только одного: скуки. Некогда было скучать.

Анисья положила серп у ног, с трудом разогнулась. С удовлетворением посмотрела на снопы, прислоненные друг к другу колосьями вверх. Чем не шалаш? Василиса с Полиной уже заползали на четвереньках под хлебный кров. Рожь уродилась знатная. Снопы в человеческий рост, любо-дорого поглядеть. За ржаными снопами пойдут ячменные и овсяные. Но тревога из сердца не уходит. Надо успеть все убрать до дождя. Вот тогда можно считать, что с хлебом семья будет.