Реки не умирают. Возраст земли

— Наивный ты человек, Марат Борисович. Поработал бы с академиком Николаевым, тогда бы узнал, сколько у Госплана этих перспектив, которыми нужно заниматься синхронно и для каждой выкраивать деньги уже сейчас... Не покачивай ты буйной головушкой!.. — Он закурил и продолжал своим докторальным тоном: — Если дело вести по-хозяйски, то воды у вас пока хватит. Надо переходить на оборотный цикл водоснабжения заводов. Это раз. Надо усиленно искать грунтовые воды, которых, честное слово, немало. Это два. Надо провести паспортизацию всех наличных ресурсов, вплоть до безымянных речек, как сделали на Украине. Это три...

— Боюсь, что у вас не хватит пальцев, Вячеслав Михайлович, Не можете ли вы познакомить меня с академиком Николаевым?

— Охотно. — Верховцев опять снял очки и, поигрывая ими, подслеповато щурясь, как бы между прочим поинтересовался:

— Где же твой шеф?

— Он хворает.

— Некстати. Можно было бы поспорить с ним.

— Алексеи Алексеевич не любит переливать из пустого в порожнее.

— Скажи на милость!.. Да, совсем забыл, тебе поклон от профессора Озолиня.

— Спасибо. Работает Юлий Андреевич?

— Думаю, оно и плохо, когда «святые старцы» еще пытаются что-то делать, суетятся, путаются под ногами.

Марата все же подмывало схватиться с ним, но пора в конференц-зал — обеденный перерыв кончился.

На вечернем заседании выступил академик Николаев. Он говорил обстоятельно, свободно, без бумажки. Марату сначала понравилась его речь. Но когда он коротко остановился на проблеме водных ресурсов, Марат поймал себя на том, что все это уже слыхал от Верховцева. К тому же академик, знаток производительных сил, ни единым словом не обмолвился о самой земле — главной производительной силе. Такое показалось Марату очень странным, пусть Ходоковский и заметил, что у его коллег «ближних целей хоть отбавляй». Как можно забывать о южноуральском черноземе, который и сейчас кормит столько центральных областей? С этим чувством неудовлетворенности и ушел Марат домой.

Дома, наскоро поужинав, он закрылся в своей комнате, и долго ходил из угла в угол, думая о Верховцеве. Больше всего поражал цинизм в его рассуждениях о жене. Допустим, Вячеслав Михайлович уже не любит Аллу, но ведь любил, любил. Выходит, его самолюбие сильнее любви к женщине? Пусть он ученый мещанин, в этом мог убедиться и сам Марат, однако мещане, в том числе неомещане, выглядят примерными семьянинами. Таким казался и Вячеслав, пока Алла не взбунтовалась против него. Попробуй-ка теперь кто вразумить, его, и он возненавидит кого угодно. Вот какую эволюцию прошел человек с течением времени. Уцелела лишь оболочка активного деятеля. Тут он еще в цене. Недаром академик Николаев возит его по научным конференциям. А-а, черт с ним, с Верховцевым. Вот Алла...

Марату припомнилась та далекая встреча с ней, когда она пришла к нему в гостиницу Гидростроя. Да, было еще не поздно исправить собственную ошибку. Но он сказал ей, что женился, хотя только собирался жениться на Марине. Почему он так поступил? Не потому ли, что боялся показаться в глазах Марины неблагородным, точно благороднее всю жизнь скрывать свою любовь к другой женщине. А впрочем, тогда вспыхнула и старая обида на Аллу, которая поспешила со своим замужеством. Правда, слезы Аллы сейчас же смыли эту горькую обиду — он долго утешал ее, неловкий, неумелый в своих ласках. Никогда не были они так близки друг к другу, и все могло перемениться в жизни. Судьба их была у него в руках. Была... Наплакавшись, Алла подошла к мутному гостиничному зеркалу, наспех привела себя в порядок и сказала, не оборачиваясь: «Пожалуйста, не осуждай меня. Будь счастлив». Он бросился к ней в тревожном озарении. Она предостерегающе подняла руку и поспешно открыла дверь в бесконечный коридор. «Ушла...» — смятенно думал он, с опозданием поняв и свою вину перед Аллой... Если бы он знал тогда, что даже его мама, свято отрешившаяся от всего личного, может пойти навстречу своим новым чувствам. Если бы все это открылось ему раньше...

...На следующий день Марату уже не хотелось идти на конференцию, чтобы не встречаться больше с Верховцевым. Но придется, ничего не поделаешь.

Тот будто ждал его в вестибюле, у окна:

— Идем, представлю Николаеву.

— Нет, не стоит. Я раздумал. Зачем известному ученому забивать голову нашими туманными вопросами.

— Уничижение паче гордости, — усмехнулся Верховцев и пошел в президиум по ковровой дорожке, легко ступая на зеленый травянистый ворс.