Рекламщик в ссылке для нечисти

— Вон, идут. Поднимайся!

— Кто идёт? — не понял Василий.

Он сел, моргая, и услышал за дверью крики и вой, как по покойнику. Ярогнева поспешила наружу и тоже принялась кричать. Все перебивали друг друга, слов было не разобрать.

— Да вот он! — закричала Ярогнева, распахивая дверь. — Цел, живёхонек!

В дверном проёме немедленно возникли лица: Деян, Любим, Неждана. Кто-то ещё теснил их сбоку. Над всеми возвышался Горыня.

— Ить чё, не помер парень? — раздался смущённый голос Добряка, не видного отсюда.

— Да как не помер! — воскликнул Хохлик, проталкиваясь вперёд. — Ежели я подменыша поспрошал, когда Вася отсюда уйдёт да когда провожать, а тот мне мрачно так ответил, мол, не уйдёт он уж никуда. Ну, ясно: помер.

Последние слова он договаривал, глядя Василию в глаза. Это, однако же, совсем его не смутило.

— А не помер, так ещё помрёт, — легкомысленно сказал Хохлик, переступая копытцами, и накрутил хвост на руку. Потом удивительно ловко уклонился от Любимова подзатыльника, шмыгнул между ног и выскочил наружу.

— А вы почему пришли? — спросил Василий. — Нет, я-то рад, но думал, вы меня и видеть не захотите.

— Да провожать, — ответил Любим. — Сказывали, ты нынче домой воротишься. Только, может, останешься?

— Оставайся, Вася, оставайся, — загомонили другие. — Как же Перловка-то да без рекламщика!

Глава 20. Василий опять говорит с народом

Как выяснилось, пожар потушили быстро, Мрак залил водой. Гостиный дом остался цел, даже ничего особо поправлять не пришлось, только таблички безнадёжно испортились.

Огонь одолели, ещё когда Василий ушёл к себе за ножом. Оценили ущерб, поахали, поохали и первым делом обвинили Горыню, потому как он пришлый, и едва явился, как случилась беда, да ещё и высказывался против заповедника.

Пожалуй, вышла бы и драка, но как раз тогда Василий вмешался, сознался во всём и ушёл.

Какое-то время спорили о колдуне. Как это так, что сразу двое в Перловке сговорились с Казимиром, и никто не знал? Напали уже на Добряка, припомнили ему дурной нрав. Такому, сказали, только с колдунами и водиться. Добряк стоял, опустив голову, и защищаться не пытался, ни слова в своё оправдание не сказал.

Кто-то робко вставил, что Василий, мол, ушёл в поля, а там ырка. Его заткнули. Уж колдуний прихвостень, сказали, знает, как спастись.

Тут Добряк наконец открыл рот и сообщил, что Василий до вчерашнего вечера колдуна и в глаза не видел. Сказал, что Василия любопытство не туда понесло, а там ему, видно, колдун голову-то и заморочил.

Тогда похватали вилы, косы и всё, что под руку попало, и побежали в поле. Там не нашли ни ырки, ни Василия, но Хохлик заметил кровь и поднял крик, что Василия схватили, да и уволокли на кладбище, чтобы там сожрать. Следы вообще вели не туда, а к лесу, потому все к лесу и пошли, но Хохлик не унимался, причитал, что пока они идут не в ту сторону, Василия уж по кишочкам разбирают. Его погнали домой, но он разверещался, что, мол, одного через поле шлют, чтобы ырка сожрал. Пришлось терпеть.

Добряк позвал лешего, попросил о помощи в поисках, но тут у Хохлика некстати открылся рот, и он сообщил, что Василий, а заодно и сам Добряк служат колдуну поганому. Леший помолчал и ушёл.

Тихомир, что уж делать, позвал второго лешего, но тот сказал: я, мол, в эти дела лезть не стану. С главным хозяином леса мне ссориться не с руки. Зайдёт ваш Василий на мою землю, тогда помогу, чем могу, на этом и всё.

Звали сами, кричали. Попутно опять взъелись на Горыню: мол, пришёл, рожа постная, да и начал нудить, во всём ему срамота мерещилась. Так-то уж хорошо всё придумали, весело, и надо же было им его слушать? Только всё портить начали и Василия зря обидели. Он-то для них старался.

С Горыни переключились на Тихомира. Тоже, сказали, хорош. Дочь жениха такого нашла — ладный, пригожий, а что из южных земель и чужим богам поклоняется, так кто без изъяна?

— Да какой из него жених? — сердито кричал Тихомир. — Он же уйти собирался!

— А вот потому и собирался, — возражали ему, — что ты над ним насмеялся да погнал!

Особенно лютовали кикиморы. Они, как выяснилось, подслушали тот утренний разговор, когда Тихомир обозвал Василия голодранцем и сказал, что тот семью не прокормит, и рассердились. Припомнили старосте, что сам он в Перловку таким же голодранцем явился, сел в пустой избе да и сопли развесил, и если бы не Марьяша, так бы и опух там с голоду. И уж если Марьяша одного голодранца прокормила и вон, на человека похожим сделала, так и второго прокормит, а Тихомир просто боится, что без неё на хозяйстве не сдюжит...

Это всё докладывал Любим, иногда увлекаясь. Тогда Деян совал ему локоть под рёбра, Любим громко и притворно кашлял и сбавлял обороты.