Реконкиста

Столь бесцеремонное признание красавицы-молодки отобрало у меня речь, какое-то время я еще подыскивал подходящие слова, но ничего умного сказать не мог. Ну не мог я ей признаться, что все мы, включая и ее саму, это персонажи мира фикции, который снится одному мужику, которого оперируют спустя четыре сотни лет. Что в реальном мире у меня имеется жена и настолько запятнанное мнение, что любых девиц их хороших домов следует держать от меня как можно дальше.

Но, прежде чем мне удалось перейти к объяснениям, на экипаже вернулся Мазарини. Лауре он определил место на козлах, меня же потянул вовнутрь, желая продолжить дискуссию о европейской войне и ее возможных политических последствиях.

* * *

Вечером мы остановились в монастыре Сан Витале, издали походившем на пломбу в зубчатой скалистой гряде, замыкавшей долину вроде запора. Монахи с радостью предложили свое гостеприимство папскому легату и мне. Как я уже успел заметить, Мазарини, ища ночлега, предпочитал монастыри светским тавернам, поскольку, находясь в гостях у монахов, ему ни за что не нужно было платить, опять же, поскольку он был папским нунцием, он имел право доступа как в мужские, так и в женские монастыри, не исключая тех, в которых действовало право клаузуры[7].

Но тут оказалось, что у монахов имеются всего лишь две кельи для гостей: Джулио взял себе ту, что побольше, оставив мне меньшую.

– А Лоренцо…? – спросил я.

– Парень будет спать с челядью в конюшне, – объявил будущий кардинал, отнимая у меня возможность по-быстрому проверить, действительно ли любовь сеньориты Катони столь велика, как она заверяла.

Впрочем, возможно, оно было и к лучшему, так как у меня появлялось время обдумать ситуацию в ее моральном аспекте. Ибо, если серьезно подумать, кем я, собственно, был? Гурбиани, облеченным в тело Деросси, или же Деросси, нафаршированным сознанием Альдо?

С точки зрения гражданского права Деросси был вольным человеком, с сердцем, открытым истинному чувству. Боль от потери Марии уже успела в нем немного ослабеть. Впрочем, а мог ли я признавать полной связь с эрцгерцогиней, основанная на восхищении, увлеченности и безумном сексе, если таковая вообще имела место? Все время она оставалась тайной, грешной и лишенной оправы таинства.

Но – как Гурбиани – я был уже женатым, по-настоящему влюбленным в Монику. Более того, после своего морального возрождения я испытывал нежелание к двузначным ситуациям и просто-напросто опасался последствий греха. Старый Альдо, гоняющийся за всем, что двигалось и не забиралось на дерево, принадлежал прошлому (или же будущему – все зависит от точки зрения). Впрочем, скажем откровенно, мое реноме Дон Жуана было уж сильно преувеличенным, а черная – а точнее, розовая – легенда Гурбиани была, скорее, плодом пропаганды средств массовых сплетен, чем результатом реальных достижений.

В течение более чем двух десятков лет своей взрослой жизни я поначалу отчаянно искал любви, затем делал все возможное, чтобы убить саму мысль, будто бы нечто подобное вообще способно существовать. У меня бывали продажные женщины (и не важно, что гораздо чаще, чем наличные средства, эквивалентом бывала карьера, которую я мог им обеспечить), но случались – чего уж там – развратные нимфоманки, собирательницы эротических курьезов с первых страниц газет, но чаще всего: глупые гусыни, гонящиеся за гламуром и блеском сильнее, чем щуки из Лаго Азурро.

Вот только скольких из них я, по крайней мере, любил. Сколько меня увлекало? Не помню.

* * *

После ужина, состоявшего из рыбы и вина, Мазарини снова оставил меня одного, отправившись с настоятелем в монастырскую библиотеку. Я же пошел в монастырский сад, подышать ночным воздухом, надеясь встретиться с Лаурой. Правда, переходы к хозяйственным помещениям были уже закрыты на ночь. Из церкви доносился шорох молитв вечерни, прерываемый приглушенным пением псалмов. Я недолго постоял у фонтана, после чего по узкой лестнице рядом с хорами поднялся на верхнюю галерею, чтобы поглядеть на звездное небо над собой и задуматься над моральным законом в себе (Иммануил Кант должен был заняться данной проблемой более тщательно только лишь через столетие). Но, прежде чем я пришел к каким-то выводам на тему бытия, сквозь узенькую форточку какого-то из помещений, до меня донесся шепот, прекрасно слышимый, благодаря замечательной акустике.

– Одиннадцать случаев только лишь в этом месяце, восемь из которых – бесспорно документированных… – сообщал тихий, но решительный голос. – Наблюдатели пользуются различными словами и сравнениями, но соответствие наблюдаемых инцидентов заставляет задуматься, принимая во внимание, что каждый из случаев происходил отдельно, а свидетели никак не контактировали друг с другом.

– Слухи распространяются быстро, – ответил на это Мазарини.

– Мы прилагаем все усилия, чтобы они не распространялись. Нескольких священников, устроивших слишком сильный хай, мы изолировали в отдаленных монастырях. А простолюдины? Они это интерпретируют это как явление дьявола, более частое, чем ранее.