Реконкиста

Когда я рассказал им о распространенности электрических явлений, объединяя в одну теорию античные опыты с натиранием янтаря, через всем известное применение магнитов, и вплоть до электрических явлений в мышцах животных, опыты пошли в нужном направлении. Методом проб и ошибок я привел группу к конструкции простых электростатических машин, плодом чего стал первый конденсатор (своим открытием Палестрини на сотню лет опередил создание лейденской банки). Последующим этапом стало изобретение элемента Грудженса. Вообще-то я довольно туманно рассказывал своим подопечным о том, что сам помнил про исследования Вольты и Гальвани, но мои алхимики все ловили на лету, и термины типа "электрод", "батарея" или "элемент" перестали быть ждя них загадкой. Сам я до сих пор не знаю, как все это хозяйство действует. Но, когда где-то через месяц попыток нами был получен электрический ток, мне вспомнились опыты Эрстеда, и я повторил его эксперимент с иглой компаса, отклоняющейся в электрическом поле. Так была открыта дорога к переменному току, не слишком крутыми загогулинами приведшая к построению первого генератора и началом испытаний электрической дуги.

Тем же временем было сделано множество других полезных изобретений, таких как спички и микроскоп. Под конец третьего месяца наших трудов на стекольном заводе, который был довольно быстро возведен вниз по течению ручья, а приказал начать производство прозрачных стеклянных пузырей, в которых, после откачки воздуха, мы собирались поместить платиновую проволоку[20].

Понятное дело, чтобы развивать прогресс, другие рабочие группы тоже давали из себя все возможное, расширяя знания на тему кислот, синтезируя первое органическое соединение (помню, что то была мочевина), осуществляя электролиз воды, результатом чего было получение водорода и кислорода. В свою очередь, электролиз каустической соды привел к открытию элементов, известных до сих пор только лишь в соединениях, конкретно же – натрия и калия.

Понятное дело, что не обходилось без ошибок, неудач, а иногда и трагедий. При взрыве котла погибло трое рабочих, а в ходе работ над новым типом миномета произошло неожиданное воспламенение и взрыв, в результате которого храбрый Мирский потерял левую ладонь. Но это несчастье вовсе не придержало его энтузиазм к новым открытиям. Уже во время моей инаугурационной лекции о паровой машине его увлекла возможность практического использования отдачи, и с того самого дня он стал мечтать об автоматическом оружии – его эксперименты набрали скорости вместе с открытием взрывателя. Со смешанными чувствами я нарисовал ему схему барабанного револьвера. Сам я, охотнее всего, совершил бы наше цивилизационное ускорение без совершенствования техник убийства. К сожалению, иллюзий у меня не должно было оставаться – нас ждала безжалостная война.

В очередных устных, очень общих рапортах, с которыми раз в неделю юный Савиньен мчался в Париж к кардиналу, я мог позволять себе растущий оптимизм. К отчетам я прилагал очередные финансовые предварительные сметы, доставляющие Его Преосвященству головную боль. Не могу скрывать, меня так и подмывало как можно скорее распространить наш технический прогресс на всю Европу, что диаметрально изменило бы историю науки и техники, сокращая ее, как минимум, на пару столетий; но я опасался ого, что на данном этапе все закончилось бы незамедлительной гонкой вооружений. Только лишь весной или летом следующего года Ришелье планировал собрать монархов в Клюни на Великий Конгресс, и вот там, после демонстрации наших возможностей, намеревался предложить создать Защитный Европейский Союз (понятное дело, с Францией во главе).

Работы и эксперименты продолжались. Весной я собирался засадить первые участочки картошкой, клубни которой мне доставили из королевской оранжереи, и сахарной свеклой, что существенным образом могло бы революционизировать ситуацию с пропитанием в Европе, навсегда отстраняя костлявый призрак голода.

Тем временем, в один из сентябрьских дней над Мон-Ромейн поднялся наш первый воздушный шар, сшитый из ткани, подклеенной бумагой, и наполненный горячим воздухом. Но вместо того, чтобы, по примеру братьев Монгольфье, послать в пробный полет утку, петуха и барана, я решил выбраться лично, забирая с собой любящего всяческие эксперименты Фоули и Ансельмо в качестве (как я сам пошутил) балласта. Запуск воздушного шара вызвал в Мон-Ромейн немалую сенсацию – даже наиболее заработавшиеся ученые выбежали из своих лабораторий, рабочие бросили работу, даже у охранявших нас мушкетеров отвисли челюсти и ружья. На меня, с детства привыкшего к самолетам и внешним лифтам, вид уходящей из-под ног земли не произвел особого впечатления; другое дело – на моих спутниках: у Фоули началась рвота, а бледный словно труп Ансельмо, скорчившись на дне корзины, читал все известные ему молитвы. Понятное дело, я запланировал полет на привязи, но, то ли воздух был слишком горячим, то ли веревка слишком слабой, но при более сильном напряжении она лопнула будто нитка, мы же рванули в синеву.