Реконкиста

Я спрашивал у него, что случилось? Неужели, какое-то новое видение? Но тот не желал об этом говорить, ни при свече, ни в последующие дни. Все это время он лежал крестом на полу часовни, где мы накрывали его одеялами, чтобы защитить от воспалением легких. Я был уверен, что он должен был видеть нечто важное и ужасающее, но по непонятной причине все это он скрывал от нас. Почему? Или он опасался того, что наши сердца дрогнут, и мы бросим подготовку?

Шесть дней ходил он мрачный, а точнее, сновал, стараясь не бросаться в глаза.

Я пытался воспользоваться ситуацией, чтобы исправить свои отношения с Лаурой. Но та, однако, хотя с охотой и ходила на совместные прогулки, при более конкретных предложениях вела себя добродетельно, словно монашка.

С другой стороны, от Ансельмо я знал, что она спрашивала его о моем действительном гражданском состоянии.

– И что ты ей говорил?

– Правду, что все время, как я с вами, мастер чистоту, смолоду обещанную святой Розалии, тщательно содержал.

– Это ты пересолил. Не такая уж она и дура, чтобы в это поверить.

– А по-моему, во всем виноват тот бандит, которого ты спас от казни.

– Лино?

– Ну а кто еще? Красивыми словами ее соблазняет, глазками вращает. Говорю же, или палачу его сдадим, или оставим на суше.

Идея была не самой глупой. Но я спросил совета у отца Педро по этому вопросу. То глянул на меня, вполне даже осознанно, и сказал, словно бы размышлял о вполне очевидных вещах:

– Он обязан ехать, более, чем другие.

Что он понимал под словом "более" я тогда не понимал.

* * *

Наконец-то пришел долгожданный первый день января. Холодный и немного печальный, хотя оба экипажа – сто шестьдесят молодцов с "Генриетты" и тридцать два со "Святой Лючии" – явились в полном сборе, все переполненные боевым настроем. Прощало нас пустое побережье. Епископ, который один знал, что мы выходим в море с важной миссией, по приказу самого кардинала, лежал в постели с простудой; ну и никто из жителей Нанта понятия не имел, что в этой экспедиции для ста девяноста двух отчаянных речь идет не о славе первооткрывателей, громадной добыче или просто о приключении, но о судьбе всех их, равно как и последующих поколений. Только среди них не было отца Гомеса.

А тот снова устроил представление. Гаспар Фруассарт уже готовился крикнуть: "Отдать швартовы!", боцман Вайгель же отдавал приказы команде с помощью особых свистков своей дудки (как потом оказалось, по причине отрезанного языка никак иначе с командой общаться он не мог), как тут наш попик, в полусознательном состоянии выскочил на палубу с криком:

– Подождите еще, подождите!

Это возмутило экипаж, поскольку пора прилива была самой подходящей для выхода в море, да и ветер дул попутный.

– Сколько нам еще ждать? – спрашивал капитан. Священник молчал, тогда пират схватил его и хорошенько тряхнул тощим стариком. – Сколько еще, черт подери!

– Совсем недолго, – прозвучал ответ.

– Подождем час, – предложил я примирительно, видя знакомые конвульсии на лице испанца.

– Черт бы его побрал, – сплюнул за борт Фруассарт. – Ладно, ждем!

Но когда час прошел, и ничего не произошло, безапелляционно он скомандовал отплытие. Трап убрали, а моряки начали поднимать якорь.

Неожиданно со стороны суши раздался конский топот. Все мы высыпали на палубу; кабестан был остановлен. Конские копыта стучали по деревянному помосту, словно барабанная дробь. И тут же показался всадник, с не прикрытой, несмотря на мороз, головой. Добравшись же до причальных тумб, коня резко остановил и громко закричал:

– Благородный месье Деросси, маэстро!

Я склонился к нему над релингом; и сердце мое пронзил неожиданный страх.

– Боже! Это вы, Фушерон? Что вас сюда пригнало?

Тот же сполз с коня, свалился на колени и начал трясти белой головой, поседевшей, скорее, не от мороза, а, скорее, от отчаяния.

– Нет уже, нет уже Мон-Ромейна…

* * *

Когда мы приняли его на борт и напоили горячим грогом, он начал рассказывать рвущимся голом, наполненным болью и не уходящим испугом.

– То было в Рождество. Около полудня. Я отправился в монастырь монахам праздничные поздравления передать, и как раз остановился на дворе, когда появился…

– Кто, Андре?