Религия бешеных

И я ведь действительно в жизни ни строчки не смогла сочинить на хоть сколько-нибудь сытый желудок. Мысли, слова сразу отступали куда-то в темноту, отказываясь хоть как-нибудь сцепляться друг с другом. Полнейший тупой ступор. Зато у меня был свой секрет успеха. Было чувство, что я в принципе не трачу деньги на еду…

Теперь редактор, увидев, что я потащила в рот кусок, вправе негодовать: мол, я, контра, умышленно вывожу из строя пишущую машинку под названием «Рысь»…

Вы — труп!

Никогда не забуду, как впервые в жизни посмотрела фильм ужасов «Восстание живых мертвецов». Меня очень порадовало, как врач там осматривал человека, вдохнувшего какую-то отравляющую гадость.

— Пульса нет… давления нет… температуры нет… Покажите язык?.. ВЫ — ТРУП!!!

…Я вспоминаю это сейчас, когда до дома остается сотня непреодолимых метров. (На третий день сухого голода я для пущего эффекта еще и сходила в баню.) Пульса и давления у меня уже точно нет. Кофе, я сейчас сдохну без кофе… Все так просто… Мне просто нужен кофе…

Я ощущаю это так ясно, что темнеет в глазах. «Бензин закончился… — подумал Штирлиц…» Темнота норовит опуститься как занавес, какой-то тошнотворной тяжестью наваливается на виски, сжимает лоб, вытесняя из глаз остатки дневного света…

Так, нет, в обморок не падать. Хотя я вряд ли уже могу просто приказать себе чувствовать себя как-то иначе. Этот звон в ушах, эти ватные, подгибающиеся ноги… Именно ноги, не колени, как принято говорить. О коленях речи уже не идет. Тоскливая разливающаяся слабость ломит уже щиколотки и даже ступни. Слабость — да, действительно разливается и делает это как-то странно. Это — выматывающее, почти ломающее чувство. Она расползается какими-то внутренними мурашками, ознобом, разбегается не ровным потоком, а как будто мелкими шариками, как у ртути. Голова при этом наливается свинцом. Это уже таким пунктиром во мне циркулирует кровь…

Эта мучительная дрожь — она просто унизительна. Это — слабость. И ты не можешь сделать ничего, до ног сигналы мозга уже вообще не доходят. И сам ты тоже никуда никогда не дойдешь на этих отказывающих ногах.

О господи… как противно. Как отвратительно превратиться в ничто, сердце заходится в груди, когда я наконец взбираюсь на свой четвертый этаж. Все, войти, лечь и забыться. Лучше бы совсем уснуть, а так мысли продолжают конвульсивно биться в мозгу, причиняя боль, будоража и поднимая со дна изматывающую дурноту…

Какие-то сумбурные мысли, слова лезут, сыплются уже непонятно откуда, фразы, которые я не могу разобрать…

…в силе и славе Твоей…

…я уже давно где-то не здесь, меня уносит в темноту, я рушусь, рушусь куда-то, но я никогда еще не ощущала себя так внятно, я сливаюсь в одну точку, и я — наконец-то это действительно я, ничего лишнего, я — точка, и я хочу скользить туда, дальше, я уже… я уже почти различаю, что-то брезжит там, впереди, еще немного — и я пойму, я уже почти слышу, вот… оно… вот…

…Отче… Отче наш… иже…

Патологоанатом приоткроет дверь, шаря глазами по углам. — Кыс, кыс… Где ты? Там еще кого-то везут, пойдем, я тебя покормлю…

Взгляд его упадет на меня. Он скривит губы.

— Понтам дешевым цена — могила…

Накликала

…К чему весь этот треп? А к тому, что именно в тот момент я смогла-таки опять что-то в своей жизни сдвинуть. Когда откуда-то из небытия снова пустила в свою жизнь слова своего любимейшего заклинания… Слова, заставляющие мою жизнь… оживать…

Я смогла снова притянуть на себя сверху свет. Накликала на свою голову новую порцию жизни. И маленький камешек, покатившись, увлек за собой целый горный обвал.

Смешно, но Бразилия действительно оказалась ближе, чем я думала.

…Жесткий, грубый незнакомый мужской голос в телефонной трубке в один из осенних вечеров мрачно осведомился:

— Рысь? Это Аронов. Тебе Шамазов говорил, что ты в октябре участвуешь в концерте в поддержку политзаключенных?

— Ха!.. — только и смогла выдохнуть я. Меня — на концерт?! Недурно, недурно, а технология-то работает. Не зря я все это время нагло ошивалась в Нижнем и Москве, мозолила людям глаза. Меня зачислили в обойму… Да, а при чем тут Шамазов, где вообще они все это замышляют, в Нижнем, что ли? Этот вопрос я и озвучила:

— Где?

— В клубе «Хато»…

— К черту подробности… Город какой?!

Классика, блин, все как в анекдоте. Вот так на концерты и катаемся: подорвался и полетел, «на честном слове и на одном крыле», и к черту подробности. А потому что или так — или вообще никак. «Рок-н-ролльная жизнь исключает оседлость…»

Здесь уже московский музыкант Аронов меня не понял, они там в столице знают только один город.

— Москва…

Ни хрена себе… Это я чего наколдовала? Меня — в Москву? Зовут сами?! Когда Соловей с таким трудом меня оттуда выгнал?!

Кстати о Соловье. Он ведь там будет просто по определению. Как самый главный БПЗК. Вот там я его, голубчика, и огребу опять на свою голову, чувствую, по полной программе. А я ведь с ним уже навсегда рассталась…