Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

В финно-угорской традиционной культуре медведь так же был почитаемым животным. Соответствующие данные имеются и для религиозно-мифологической традиции вепсов[476]. А в 46-й руне «Калевалы» описывается бытовавший у финнов и карел древний обычай сохранения костей и черепа убитого медведя и их погребение на дереве с целью воскресения животного[477]. Что же касается замечания И. Я. Фроянова по поводу безразличия медведей к «мертвечине», то это совсем неверно. Известно, что бурые медведи питаются не только растительной, но и животной пищей: дикими копытными и домашними животными[478]. При охоте на копытных медведь закапывает убитое животное и через несколько дней съедает в «проквашенном виде»[479]. В Архангельской области бурые медведи весной питаются вытаивающей из под снега падалью, остатками от добытых охотниками лосей. Со сходом снега и началом вегетации медведь все больше переключается на питание растительными кормами[480]. В Вятской тайге для медведей при разнообразии пищи в ранневесеннее время имеет особое значение падаль домашних и диких животных; в том числе медведи ходят на находящиеся в лесах скотомогильники. Вятские медведи приваживаются к падали и в другие бесснежные сезоны года, причем, нередко, место, где она находится, посещают несколько взрослых особей одновременно[481]. Агафья Лыкова (из знаменитой семьи староверов Лыковых, живших в Сибири) рассказывала, что медведь наведывался к могиле ее отца, привлекаемый запахом тленья. Запах падали медведь чувствует за несколько километров[482]. Кроме того, у всех видов медведей «развито врожденное ориентировочно-исследовательское поведение, не связанное с поисками корма, которое, переводя на человеческий язык, мы называем любопытством»[483].

Скорее всего, медведь, перегрызя веревки, на которых висели казненные волхвы, просто утащил их в глубь леса. И никто не пошел возвращать тела. Реальная ситуация, возможно, было осмыслена с мифологических позиций. Но сам факт унесения тел медведем вряд ли является фактом религиозной истории Северной Руси.

Завершая рассмотрение темы «восстаний волхвов», следует еще раз обратится к вопросу о том, в какой мере волхвы являлись «языческими священнослужителями». В предыдущей главе я уже частично касался некоторых аспектов соответствующей проблематики, отмечая, что летописные рассказы 1024 г. и 1071 г. рисуют волхвов как представителей магической религиозности. Важно учесть также иные летописные свидетельства или упоминания о волхвах. «Повесть временных лет» дает в этом отношении весьма любопытный материал. Под 911 г. летописец помещает известную легенду о смерти вещего Олега от собственного коня, сообщая перед этим, что тот просил «волхъвовъ и кудесникъ» предсказать ему свою смерть. «В подтверждение того, что волхвы могут иногда предсказывать будущее, а может быть, и для того, чтобы оградить себя от возможных обвинений в доверии к волхвам, Нестор приводит ряд аналогичных случаев с волшебной силой Аполлония Тианского»[484].

Летописец называет Аполлония, жившего во времена римского императора Домициана, волхвом и описывает его «бесовьская чюдеса», которые состояли, прежде всего, в изгнании из различных местностей Малой Азии вредоносных животных, насекомых и в предсказаниях будущего. Здесь же упоминается «Симон волхвъ». Из этого описания деятельности волхвов и сущности волхования однозначно следует, что функции волхвов – предсказание будущего и творение чудес[485]. Волхвы и кудесники не возглавляют общественных молений или жертвоприношений. Они, в первую очередь, носители самостоятельной сакральной традиции – магии, магического знания. Летописец отмечает, что делами волхвов проверяется крепость веры христиан: «таковыми вещьми искушатеся нашея православныа веры». Пребывающий с Господом не поддается влиянию дьявола «мечетных ради чюдес»[486], то есть чудес, произведенных путем галлюцинаций, наваждений и т. д.

В то время, когда христианизация шла по пути вытеснения языческого политеизма христианским монотеизмом, магические верования сохраняли свое устойчивое место в народном мировоззрении. И это ярко проявилось и в суздальских событиях, и в действиях ярославских волхвов. Как отмечал Э. Кассирер, «вся магическая практика основана на убежденности, что природные явления в большей мере зависят от человеческих поступков». Поэтому «жизнь природы зависит от правильного распределения и взаимодействия человеческих и сверхчеловеческих сил».[487]