Религиозная жизнь Древней Руси в IX–XI веках. Язычество, христианство, двоеверие

Тот факт, что волхвов повесили на дубе, стоявшем в устье Шексны, уже анализировался в научной литературе в контексте восприятия дуба как сакрального дерева, связанного с миром мертвых и потусторонними силами. Интересно, что у мордвы гроб выдалбливался из одного дерева, обычно из дуба[462]. В славянской традиционной культуре дуб в меньшей мере связан с темой загробного мира. Дуб у славян был самым почитаемым деревом, связанным с богом-громовержцем и символизирующим силу, крепость и мужское начало[463]. В восточнославянской мифологии непосредственное отношение к области смерти имела ель, связанная с целым комплексом похоронно-поминальных ритуалов и верований. Из ели часто делали гроб, мотивируя это тем, что ель (как и сосна) не позволяет покойному «ходить» после смерти. У русских повсеместный характер имело обыкновение бросать еловые ветки по дороге к кладбищу – и перед гробом, и после него[464].

Так как волхвы недостойны христианского погребения, то их, очевидно, и хоронят по-язычески. Но вряд ли этот факт говорит о почести оказанной волхвам (погребение на священном дереве), как думает И. Я. Фроянов.[465] В данном случае повешение на дубе имеет явные параллели в поволжко-финской погребальной обрядности. Сохранились сведения о наземном способе погребения у мордвы. У мордвы-эрзи сел Сабаева и Давыдова Кочкуровского района Мордовии умерших хоронили в лесу. Если человек умирал зимой или ранней весной, когда земля была мерзлая, и не было переправы через реку Суру, то покойника в гробу из двух выдолбленных колод подвешивали на деревьях, а позже, когда оттаивала земля, его хоронили в могиле. Такое же явление было зафиксированно в селе Налитове Дубенского района Мордовии. Временное захоронение на деревьях было и у мордвы-мокши села Лебежайка Саратовской губернии. Покойников, которые были захоронены зимой на деревьях, на кладбище не носили, а тайно зарывали под березой, где они зимовали. Воспоминания о надземных захоронениях сохранились в мордовских народных сказках[466]. В сказке «Дуболго Пичай» повествуется о том, как братья хоронят сестру. «Отвезли ее на перекресток трех дорог, в середину какого-то далекого большого леса. На деревья с раздвоенными вершинами положили гроб. Около гроба поставили корзины, наполненные пшеничным зерном»[467]. По сообщению этнолога М. Т. Маркелова, народная память мордвы не сохранила деталей, связанных с похоронами на деревьях: «в некоторых местах говорят, что погребения на деревьях носили временный характер, в иных местах уверяют, что трупы висели на деревьях до истления»[468].

Не меньшее значение для реконструкции языческих реалий имеет упоминание летописца о медведе, укравшем тела волхвов. Еще Е. В. Аничков предположил, что автор летописной статьи 1071 г. намекает на почитание медведя, рассказывая о съедении волхвов, повешенных на дубе[469]. Тема была развита Н. Н. Ворониным в интереснейшей работе «Медвежий культ в Верхнем Поволжье», сопоставившим разноплановый материал о почитании медведя в культуре полиэтничного населения Верхнего Поволжья и медвежьи праздники народов Сибири[470]. Относительно недавно к данному вопросу вернулся И. Я. Фроянов, склоняющийся к тому, что медведь не съел тела волхвов, а утащил их: «медведь, будучи священным животным… уносит волхвов в иной мир, где их ожидает перевоплощение и жизнь, но уже в новом свойстве».[471] Под словом «угрыз» следует разуметь нечто иное, чем съел, а именно: отгрыз, перегрыз. Тем более, заметил И. Я. Фроянов, «медведи мертвечиной не питаются»[472].

Известно, что «особое отношение к медведю вплоть до его почитания было свойственно практически всем народам Северной Евразии и Северной Америки на лесной или таежной территории, где был распространен медведь»[473]. В данном случае этническая «окраска» медвежьего культа имеет второстепенное значение. В индоевропейских языках, слово, обозначающее медведя, является древнейшей лексемой (хеттское hartagga, латинское ursus). Вследствие культовой значимости слово табуируется: в славянской традиции медведь – ‘поедатель меда’; в германской традиции – животное с бурым цветом меха (древне-английское bera, древне-исландское bjorn и т. д.). Замена первоначального наименования медведя табуироваными терминами происходит в основном в балто-славяно-германском ареале, что указывает на большую культовую значимость животного в этой зоне Евразии по сравнению с другими[474]. Специфическое восприятие медведя, с оттенком сакрализации, сохранялось в славянской (и собственно русской) традиционной культуре вплоть до новейшего времени. Так по данным Тенишевского этнографического бюро в одном из уездов Владимирской губернии существовало народное верование в то, что у всех животных нет души, а у медведя – есть. Душа медведя имеет вид щенка[475].