Религиозные мотивы в русской поэзии

Многие пути ведут к Господу человеческие души. Выбор одного из них для следования по нем в течение всей своей жизни предоставлен Творцом свободной человеческой воле. Отшельники Фиваиды и Синая устремлялись к Господу путем аскезы, отрешения от земных красот и соблазнов, путем подавления плоти и своего человеческого естества. Поэт граф Алексей Константинович Толстой пошел к той же великой и святой цели совершенно другой дорогой. Он не отрешился от восхищения и преклонения перед красотами земной человеческой жизни, но видел в них не суетную мишуру, а одно из проявлений благости и Творчества Всемогущего. Он умел видеть красоту добра и уродство зла. Неутомимым искателем красоты был он как в поэзии, так и в личной своей жизни[62].

«Я всегда испытывал неодолимое влечение к искусству вообще, во всех его проявлениях», пишет он в своей «Литературной исповеди»[63]. «Та или другая картина или статуя или прекрасная музыка производили на меня такое сильное впечатление, что у меня волосы буквально поднимались на голове. Мне было тринадцать лет, когда я с родными сделал первое путешествие в Италию. Изобразить всю силу моих впечатлений, весь переворот, свершившийся во мне, когда открылись душе моей сокровища, о которых я имел уже смутные понятия, прежде нежели встретил их, было бы невозможно… По возвращении в Россию я впал в тоску по Италии, в настоящую “тоску по родине”, доходил до какого-то отчаяния, которое заставляло меня днем отказываться от пищи, а ночью рыдать».

Мог ли человек с такого рода конструкцией своего духовного мира избрать в своем стремлении к Истине иной путь, чем познание ее через призму Красоты и Добра?

Но красота материального мира, окружающего нас в земной жизни, для поэта Алексея Толстого лишь ступень к лицезрению иной, потусторонней, духовной, Божеской красоты.

…И в каждом шорохе растенья,
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота!

Я в них иному гласу внемлю

И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю, —
Но выше просится душа[64].

Свою замечательную поэму «Грешница»[65] он начинает описанием пышного пира во дворце блудницы и, казалось бы, всемогущего обаяния ее собственной телесной грешной красоты. В этом всемогуществе уверена и сама она. В иную, высшую красоту она не верит и бросает ей вызов:

Лишь наслажденьем я влекома,
С постом, с молитвой незнакома,
Я верю только красоте,
Служу вину и поцелуям,
Мой дух тобою не волнуем,
Твоей смеюсь я чистоте,

надменно говорит она, протягивая фиал с искристым вином вошедшему в ее дворец юному апостолу Иоанну. Но вместе с тем ее дух уже смущен самим видом апостола. Поэт не осмеливается высказать словами человеческую красоту самого Христа и дает лишь ее отблеск, отраженный на лике Его любимого ученика.

Его чудесные черты,
Осанка, поступь и движенья
Во блеске юной красоты
Полны огня и вдохновенья;
Его величественный вид
Неотразимой дышит властью,
К земным утехам нет участья
И взор в грядущее глядит.
То муж, на смертных непохожий,
Печать избранника на нем,
Он светел, как архангел Божий.

Душа блудницы уже в преддверии к познанию уродства своей греховности. Появление самого Христа, вошедшего в ее дом вслед за апостолом, полностью срывает завесу с ее глаз и в покаянном порыве.

Пала ниц она, рыдая,
Перед святынею Христа.

Призвание поэта, воспринятый им от Господа песенный дар, Алексей Толстой понимает, как служение словом Творцу мира и человека. Чтобы подняться до горних высот песнопения, поэт должен преодолеть в себе влечение к мирской суетности, уйти от нее, углубиться в себя и всем своим духом устремиться к высшей красе Господней, к бесконечно прекрасной, вечной жизни, обетованной Господом человеку. Так и поступает святой Иоанн Дамаскин в поэме Толстого, названной его именем. Любимец Багдадского халифа, обладатель несметных богатств и фактический повелитель могущественного государства, он отрекается от всех этих суетных ценностей ради свободы своего песенного дара:

Над вольной мыслью Богу неугодны
Насилия и гнет:
Она в душе рожденная свободно
В оковах не умрет.

Так поет Иоанн Дамаскин, таково поэтическое кредо поэта Алексея Толстого.