Реликварий ветров. Избранная лирика

Это в мягкую шерсть завернувшись,
птиц галдящих в полёт поднимая,
на лесбосские лирные волны
так выходит Алкей седогрудый,
вея миррой от плеч, сокрушённых
хмелем битв и похмелием пирным.
И взор его моря шире.
Это в синие призраки сосен,
пролетающих в небо и в воды,
так кувшин зашвырнул опустелый
нелюдимый Ли Бо – лишь великую спину завидел,
будто остров, вслепую скользящий
на луны золотую дыру.
Дали зеркальные в тысячи цинов.
На вокзальных камнях Царскосельского
это сжал под бобровой шубой,
так преставясь нечаянно, Анненский
Иннокентий – осколки и тени,
что слагали, что вдруг разорвали
архаически властное сердце.
Урна слушает шум кипариса.
Это ловит снег устами —
вкус судьбы в кристальных сагах —
так кружащий Йёста Берлинг,
слава северных поэтов, обожающий заветы
для пленительной измены всем теням и
всякой вере: верность в сём гипербореев.
Пряди русые за ветром.
За окном среди дня так ведёт, не заботясь,
четверых за плечами высокими,
под аркадой сплочённых столетий,
крылобровый Алексис Раннит,
раздвигая немолчным безгранием Балтики
путь, мощённый ему янтарями.
И окно процветает молчаньем.

5. VI.1980. Нов. Гавань

Утра

В галерее тополиной – утра, что отбыли ветром.
Звонкий луч просвечивает веки. Те ли —
склонов уральских, с иконной ладонью, что ткани —
сеть золотую далей – вдруг потянула рассвета? Те ли,
выспанные ангельски над озёрной сталью белорусской?

Те ль – с не солнцем петербургским, в молоке и в

перламутре, где завис в нас – через души —
прожитой не сон, не город, упираясь в теми хлябей
фонарей кометными столбами?
Крепость – чайка – нежность – пропасть —
лодка Господа без вёсел.

То ль – растрелльевых ступеней, у дверей слепой каморки,

где каштановые взоры над подпухшими устами —
теми, которые, помню, не последними выплывут в смерти?

И когда я не проснулся – то ли утро, то ли

утро?
Те ли – в пыли оренбургской,
что катается под кожей, или – с елями и паром, а под веком
с парусами, на больном снегу германском?
Утра
(мы цветов – слабее), ущерблявшие на годы
из беспомощных объятий барабаном разлучений. Утром
дважды
ворочался (а туманы гнули спину) к сизовекой,
к лучеокой – окликавшей мне лишь внятно… Да и

то моё – без ночи, беломайское, сплошное,

в кровь изранившее ноги
под растраченной, набатной, разбескрайней
головою. В нём возмездья – как награды
и как долгий нож – дороги.
И тогда —
московское не утро и не свет. Неверное
такое. И тогда —
отвесившее небом молодость и родину мою.

12. VIII.1980. Нов. Гавань

Элегия каждого дня