Ренегат

Охотник отдаляется, а я безвольно распластавшись на изумрудно-зеленой душистой траве, внимательно слежу за каждым его шагом. Противник поднимает отброшенную им же винтовку. Значит, все закончится прямо сейчас, и я справедливо поплачусь за все сделанные и допущенные ошибки: за то, что не помогла Эббигейл, которая невероятно нуждалась в дружеской и спасительной помощи, и за то, что позволила убить отца. А ведь я могла что-то сделать и как-то его предостеречь, обезопасить, попросив, чтобы он не совался на площадь и не высовывался из дома, как крот из грунта, потому что я догадывалась, что рано или поздно нас начнут беспощадно убивать. А еще я должна была найти пропавшую без вести маму, но не отыскала ее, забросила якобы бесплодные поиски и продолжила бессмысленно, часами напролет, слоняться за Дугой.

Скрутившись в ожидании решающего выстрела, закрываю глаза. Но охотник долго не стреляет. Почему он медлит? Ждет приказа? Или он собрался меня помиловать? Нет, вряд ли ему позволят. Наверно, решил меня пытать, чтобы я умоляла о быстрой смерти. Пока охотник застыл на месте, как ледяная статуя, поднимаюсь на колени. Но вдруг он оживляется и ловким движением приставляет к моей шее винтовку — я не успеваю своевременно отреагировать. Горло сдавливает. Парень в шлеме гораздо, гораздо сильнее меня. Жаль, что я понимаю это только сейчас. Не могу вдохнуть — еще немного и отключусь, а вырываться бесполезно, потому что захват слишком могучий. К сожалению, не все и все подчиняются нам и одного желания, чтобы это произошло, недостаточно. Не чувствую ног и руки слабеют… Еще пару секунд и, боюсь, меня не станет.

Перед глазами плоским силуэтом появляется отец. В холодный вечер, когда промозглый ветер пробирает до костей, мы с глупыми, счастливыми выражениями на лицах сидим на площади и к нам присоединяется Люк… От трепетного вспоминания в груди, будто огонь вспыхивает. Когда-то я бы смирилась со своей трагичной участью, но, имея назначенную цель и для кого жить, я не могу так просто сдаться. Не уверена, что умерев, смогу что-то доказать и изменить, но заставив себя бороться, мне уж точно удастся донести, что я кое-что еще в состоянии сделать и меня не так просто сломать.

Во что бы то ни стало, приказываю себе подвестись. Должно быть что-то, что я упустила. Мне кажется, что у охотника был еще одно оружие, о котором я чудом позабыла. Скольжу руками по холодной траве, касаюсь его ботинка и протягиваю руку выше.

Лежа под сенью дерева, я видела прикрепленный к правой ноге противника нож. Как я могла упустить эту отнюдь немаловажную деталь?! Нащупываю держащий лезвие эластичный ремень, осторожно расстегиваю заклепку, на которую он застегнут, хватаю рукоятку и вонзаю заточенное лезвие в ногу — противник дико шипит, а, выпустив драгоценную винтовку, хватается за зияющую, кровоточащую рану.

Жадно хватая ртом воздух, отползаю. Что я делаю? Пока охотник рычит от боли, как разъяренное животное, я имею шанс его убить. Он бы расправился со мною, не задумываясь. Поэтому нельзя терять ни секунды, потому что, едва он оправится от несносных ощущений и возникшего на болевой почве шока, как моя нарочитая нерасторопность может чревато для меня обернуться.

Втихомолку подбираюсь к винтовке и с паническим испугом замечаю: из раны врага сочится темная, как земля, кровь, источая тошнотворный запах гнили точно такой, как исходил от напавшего выродка за Дугой Котла.

Отыскав в себе каплю недюжинный отваги и преодолев неслыханную брезгливость, подхожу к охотнику и снимаю с него защитный шлем. Оттого, что вижу, едва не теряю сознание. Передо мной стоит Пять. Тот самый, в которого выстрелил Фрэнк, хоть и должен был выпалить в меня, и, которого я уже не ожидала встретить!

Испытывая редкостное отвращение, рассматриваю его. Понятия не имею, где его держали и что с ним делали, но глаза Пять сделались водянистыми и пустыми, как будто я смотрю в мутное озеро, бледное лицо покрылось сеткой темных сосудов, — наверное, это из-за цвета крови, — волос и бровей нет, словно их начисто сбрили, а уши болтаются — из ран сочиться черная жижа.

Прикрыв нос рукой, отхожу. Арестовали бы в столовой меня — я бы, наверное, тоже превратилась в подобное полуразлагающееся существо.

Вытаращив глаза, Пять скалится — в его щербатом рту виднеются гнилые темно-желтые зубы, точно сгнившие пни. Пять жалостливо скулит, и, схватившись за уши, повторяет:

— Нет! Нет! Нет!

Алан ребячески плачет, и снова рычит.

— Помоги… Помоги мне… — Хлюпая носом, Пять отрывает уши и с невыразимым безумством проницательно смотрит на меня. — Помоги нам!

Охотник глотает каждую вторую букву. Но я разгадываю, что он просит помочь ему и кому-то еще.

— Помоги нам! — шипя, молит он.

— Кому? Кому помочь? — допрашиваю я, поборов каменное онемение.

— Нам… — прилагая усилия, отвечает Пять. Складывается дивное впечатление, будто внутренне он борется с самим собой. И он существенно проигрывает невидимому сопернику.

— Вас много?

Пять кивает.