Репетиции

Собор, который должен быть судить Никона, собрался еще в феврале 1666 года, но дело не двигалось, пока в Москву не приехали два восточных патриарха — Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий. 29 ноября в Новый Иерусалим в сопровождении отряда стрельцов прибыл архиепископ Псковский Арсений с несколькими архимандритами и игуменами и предъявил патриарху требование немедленно явиться на Собор. Никон начал препираться с посланными, и его мелочность вдруг смутила Сертана, и он снова усомнился, что Никон — Христос.

Явившимся за ним Никон говорил: «Откуда святейшие патриархи и Собор взяли такое бесчиние, что присылают за мной архимандритов и игуменов, когда по правилам следует послать двух или трех архиереев?»

Арсений отвечал ему: «Мы к тебе не по правилам пришли, а по Государеву указу. Отвечай нам: идешь или не идешь».

Никон: «Я с вами говорить не хочу. Буду говорить с архиереями. Александрийский и Антиохийский патриархи сами не имеют древних престолов и считаются беглецами. Я же поставление святительское имею от Константинопольского. Если эти патриархи прибыли по согласию с Константинопольским и Иерусалимским, то я поеду». В конце концов он все же сказал: «На Соборе я буду, управлюсь немного — и поеду».

Посланные, оставив патриарха, немедля отправили в Москву гонца, извещая, что Никон на Собор намерен идти, но еще не идет, и ушли на гостиный двор. Никон же отстоял в церкви вечерню, а потом велел архимандриту Герасиму и всем иеромонахам и иеродиаконам быть готовыми помогать ему утром при совершении божественной литургии. Перед уходом в свою келью он попросил, чтобы при нем прочли три канона: Иисусу Сладчайшему с акафистом Божьей Матери и ангелу-хранителю.

Как кажется, в ту ночь Никон так и не ложился. В частности, почти два часа он проговорил с Сертаном, которого велел привести к себе, но подробности этого их последнего свидания неизвестны. В дневнике нет ничего, кроме одной короткой фразы: «Он велел мне продолжать, как было при нем». Когда Сертан ушел, Никон приказал звонить к заутрене.

После службы он призвал своего духовного отца иеромонаха Леонида, исповедовался ему, затем освятил елей и помазал им себя, весь причт и всю братию. Потом снова возвратился в келью и попросил Леонида прочесть Часы и Правила ко Святому Причащению.

В это время архиепископ и архимандриты прислали к патриарху сказать, что они желают быть у него по государеву делу. Никон принять их отказался, велел передать: «Аз ныне готовлюсь к Небесному Царю», и сразу же приказал звонить к литургии. Придя в церковь Святой Голгофы в сопровождении священосцев и певчих, патриарх облачился по обычаю в полное святительское одеяние и начал совершать литургию. Туда же пришли архиепископ Арсений и Спасский архимандрит Сергий. Войдя, Сергий затеял громкий и неприличный спор о греческом пении. Услышав шум, патриарх подозвал к себе иподиакона Германа и приказал ему сказать архимандриту, чтобы тот немедленно вышел из храма, после чего и те, что были с Сергием, посоветовавшись между собой, покинули церковь и стали на крыльце.

Литургия велась по-гречески «киевским» напевом. Потом патриарх приобщился сам и приобщил всех, кто был в церкви, Святых Христовых тайн и, открыв книгу «Бесед Апостольских», заговорил с братией о терпении и о том, чтобы напасти, скорби и беды принимали они с радостью. Когда он кончил, все плакали.

После проповеди Никон благословил братию и опять пошел в свою келью. Скоро туда к нему пришел архиепископ Арсений. Патриарх спросил Арсения:

«По какому делу ты с утра присылал ко мне и какой Государев указ хотел передать?»

Арсений ответил: «Государь указал тебе, дабы ты шел в Москву на Собор, а если не пойдешь, тогда мы вернемся и возвестим об этом Великому Государю».

На это Никон сказал ему словами Иоанна Златоуста: «Слава Богу о всем; готов есмь и иду», — и приказав запрячь сани, немедленно вышел из кельи.

Братия плача провожала Никона до каменного креста на Елеонской горе. Здесь он остановился, возложил на себя епитрахиль, амофор и приказал иеродиакону возгласить ектению о Благочестивейшем государе и о царствующем доме, за братию святой обители и православных христиан, затем всем преподал мир, благословение и прощение. Кончив, он долго смотрел на обитель, на провожающих его монахов и вместе с ними плакал. Продолжая плакать, он сел в сани и поехал.