Репин

Основываясь на этих трех бунаковских портретах, можно будет в дальнейшем, несомненно, установить некоторые другие, сохранившиеся до наших дней, до такой степени ясна индивидуальность автора. У Бунакова было Репину чему поучиться. Недаром он вспоминает его с таким нежным чувством.

Кроме Шаманова и Бунакова, «были и другие живописцы, — вспоминает Репин: — Крайненко, также отставной солдат из Делового двора; Филипп Мишин, еще носивший форму Чугуевского уланского полка, хороший колорист; он любил ярко раскрашивать „гвенты“ (контурные рисунки) святых, не смешивая красок; Яков Логвинов, Иванников (этот был бездарен)».

«Но Рафаэлем Чугуева был Леонтий Иванович Персанов, — продолжает Репин. — Блондин, высокого роста, одетый в серый длинный редингот, Персанов казался еще выше и отделялся от всех, всех. Он был родом из Балаклеи. Выражение его лица было необыкновенно глубоко и серьезно… С Яковом Логвиновым он дружил, повелевая. Однажды, когда они проходили в Осиновке над Донцом, мимо нашего дома, дьячок Лука и маменька упросили Персанова зайти к нам посмотреть на мои начинания. Я копировал большую гуашь английской работы: в тенистом зеленом парке башня замка отражалась в воде. Персанов добродушно смотрел на мои старания скопировать оригинал, потом подвел меня к окну над Донцом, за которым сейчас же начинался лес. — Вот видишь: вода и лес над водой, вот так и надо рисовать — прямо с натуры»^[507].

Эти слова не могли не запасть в душу Репина-мальчика. Но не только они, а все, что писал этот необыкновенный художник, столь не похожий на других, производило на Репина неотразимое впечатление. Недаром он посвящает ему в своих воспоминаниях целую главу.

Местный житель, А. Беклемишев, отец известного впоследствии скульптора, увез Персанова в Петербург, где он поступил в Академию художеств вольноприходящим учеником^[508].

Уехав в Петербург, Персанов как в воду канул. О нем около пяти лет не было ни слуху, ни духу. Попав в Академию, Репин первым долгом стал расспрашивать у старых натурщиков, не помнят ли они Персанова. Его помнили: оказалось, что он психически заболел, прятался у сторожей в коридорах, ходил оборванный, голодный и наконец бежал из Академии и пешком прошел 1500 верст до Чугуева. На другой же день он, по приходе туда, ушел за 50 верст в Балаклею, к матери, где совсем лишился рассудка и вскоре умер.

Репин описывает несколько небольших картин Персанова, которые произвели на него неотразимое впечатление своей особенной, чисто персановской чарующей живописью. Эту живопись он определяет, как интересные фантастические переливы глубоколиловых с бирюзовым тонов. Особенно он восхищался портретами его хозяина и хозяйки — Нечитайловых, дивным натюрмортом «Груши» и еще более значительным профильным портретом Якова Логвинова. «Это было по колориту нечто высокохудожественное», — говорит об этих вещах Репин^[509].

Л. И. Персанов. Нечитайлова. Около 1860 г. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».

Надо было так случиться, что как раз эти четыре чудесных произведения В. Н. Москвинову посчастливилось найти у одного из потомков Нечитайлова. Они, действительно, необычайны по своему живописному решению, обнаруживая у автора редчайший чисто колористический дар и изящество красочной кладки. Откуда все это у захолустного самородка?

Л. И. Персанов. Яков Логвинов. Около 1860 г. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».

Как все чугуевские произведения, эти портреты тоже сильно пострадали от мытья мылом, а, может быть, и еще более рискованными средствами. Особенно досталось мужскому портрету, в левом нижнем углу которого все же еще видна подпись: «1857 год. Персанов».

Сравнительно хорошо сохранился парный женский портрет, представляющий по своим живописным качествам почти непонятное исключение во всей русской живописи 50-х годов, с которой он никак не связан. Надо было обладать особым чувством цветовой гармонии, чтобы взять так тонко отношение именно данной синей шали к ее цветистой искрасна-коричневой оторочке или этой последней к темному серо-сиреневому платью.

А с каким вкусом и сколь изысканно намечены кисти рук, вылепленные почти без рисунка, при помощи только многоцветной прописки.

Еще интереснее портрет Якова Логвинова, взятый в профиль влево и сильно слева же освещенный. Портрет мало пострадал от чистки, и по нему можно судить, каким огромным живописным дарованием был наделен Персанов. Несмотря на глубокие тени, покрывающие почти всю голову, за исключением узкой полоски света, скользящей по лбу, носу, подбородку и части щеки, в живописи нет никакой черноты, тени прозрачны и легки.

Глядя на этот прелестный профиль, понимаешь чувство восторга, охватившего Репина при воспоминании об этом давно запечатлевшемся чугуевском шедевре, исполненном на небольшом картоне.