Репин

Четвертая вещь Персанова, столь поразившая Репина, — «Груши», написанные также на картоне овальной формы. К сожалению, она настолько смыта, что от груш остались только едва заметные следы, но и по ним можно судить, насколько должна была быть хороша эта работа.

На крошечном картончике написана еще одна, пятая вещица Персанова, привезенная в Москву, — портрет мальчика, стоящего в рост на берегу реки, со шляпой в правой руке и палкой в левой. Она еще больше, чем остальные три, выпадает из всех представлений о русской живописи середины XIX в., вызывая в памяти скорее произведения западноевропейских мастеров начала XIX в. Однако ни в позе изображенного, ни в трактовке пейзажа — воды, облаков, зелени — нет и намека на какое-либо копирование или подражание: это собственная, глубоко персональная инвенция и совершенно индивидуальное, чисто живописное решение. На обороте картончика — явно собственноручная надпись и подпись Персанова: «Сей патрет нарисован 19-ти лет. 1858 года. Л: П:». И сбоку: «Н: Н:» (не инициалы ли изображенного?).

Л. И. Персанов. Портрет мальчика на берегу реки, 1858. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».

Очень характерны, видимо, для Персанова облака, на фоне которых выделяется фигура юноши. Репин рассказывает, что Персанов до страсти любил природу и вечно писал какой-нибудь этюд с натуры, выискивая мотивы в окрестностях Чугуева.

В 1867 г. Репин приезжал из Петербурга в Чугуев. Зная, что самым близким человеком к Персанову был некто Чурсин, человек образованный, со вкусом, разбиравшийся в искусстве и даже слегка меценатствовавший, Репин тотчас по приезде направился к нему.

«Чурсин, разумеется, принял меня радушно, — пишет Репин. — Чуть не со слезами и в голосе и в глазах рассказал мне о Персанове все, что знал. В заключение он показал мне маленькую картинку его работы. Мое глубокое впечатление от этой картинки не изгладилось и посейчас, — эта вещица захватывала зрителя целиком. И мы с Чурсиным стали вспоминать, как до переезда в Петербург естественно развивался талант Персанова. Однажды ночью, например, он приготовил холст на мольберте и краски и ждал рассвета и хватал его на полотно, и все живописцы дивились потом силе света и колориту Персанова. Из Балаклеи он принес свои вкусы, в Чугуеве он развивал их: думал, болел; он не пропускал ни одного чарующего явления в природе. Все хотел он изобразить в ореоле природы, в сфере собственного миросозерцания. Его, уже двадцатипятилетнего, по-своему готового художника, вырвали из привычной среды, перевезли на север в нашу немецкую Академию и там загубили этого талантливого простака. И сколько таких жертв! Совершенно никому не известных… Боюсь, что многим покажется выдумкой и этот мой правдивый рассказ»^[510].

Картину Персанова Репин описывает следующим образом: «Маленькая картинка Персанова — истинная жемчужинка в пейзажном искусстве. Вот что она представляла. По довольно широкому поемному лугу, осенью, в заморозки с инеем, садящимся гальванопластикой на каждую былинку и веточку, едут сани вдоль речки. Дорога тянется под крутым берегом с подымающимися вверх тропинками и проселочными дорожками. Все, то есть вся картинка, в общем колорите защитного цвета, тонко делит планы плоскостей воздушной перспективы; заканчивает все это простое местечко тончайшая филигранная работа искуснейшего художника — инея. Странно, чем больше я вглядывался в эту картинку особенной, своеобразной живописи, тем больше щемило мое сердце чувство бесконечной грусти. Куда-то тянулись неизъяснимые мечты о беспредельном, думы о неизведанном. Эту вещь забыть невозможно»^[511].

Как знать, может быть, по точному репинскому описанию удастся еще когда-нибудь разыскать в Чугуеве и этот шедевр Персанова.

Персанов не был прямым учителем Репина, как И. М. Бунаков, но из высказываний и воспоминаний Репина со всей очевидностью вытекает, что он-то и был его главным учителем и вдохновителем. Персанов был учеником Бунакова, поэтому Репин и поступил именно в его мастерскую, как он это сам признавал.

Персанов был по преимуществу живописцем. Рисунок его мало интересовал. Вот как Репин характеризует его живопись: «В каждом этюде Персанова с особенным чувством и воображением был писан, в темных, трагических красках, фон. Темно-лиловые и синие глубины заставляли играть розово-оранжевые блестки по бирюзовым прозрачным массам. Самая суть этюда — тело натурщика — нисколько не интересовала художника: он трактовал его без любви и не без скуки, а потому оно, естественно, терялось на его фантастическом поле»^[512].

Единственное письмо, присланное Персановым его закадычному другу Логвинову, вскоре по приезде в Петербург, подтверждает репинскую характеристику. В Академии его больше всего изумило, до чего великолепно там рисуют. «Рисуют, как печать, — пишет он под впечатлением первых увиденных здесь рисунков, — рисуй Яша, это здесь самое главное, я совсем рисовать не умею…»^[513].