Репин

Но, гурман от природы, он пресытился, набил оскомину, его уже тянет к антиподу — к ограничению темперамента и индивидуального момента, к объективности. Он идет в Эрмитаж, проходит мимо рембрандтовского «Блудного сына», «Титуса», «Паллады», направляясь прямо к портрету ученого с пером в руке.

На той же выставке, где он поставил «Беляева», он ставит огромного «Франца Листа», написанного широко и бравурно, но вовсе не блестяще. Скромный «Беляев» весит больше, чем добрый десяток «Листов», несмотря на то, что портрет этот в свое время приводил в неистовый восторг Стасова^[34].

Портрет Мясоедова занимает среднее положение между ними, хотя более приближается к решениям живописным. Он долго не давался художнику, начавшему его в 1884 г., когда его очень раскритиковал Третьяков^[35]. В ответ на эту справедливую критику Репин пишет ему: «Мясоедова я намерен переписать весь днем, он рыжеват весь»^[36]. Отсюда видно, что в 1884 г. Репин писал Мясоедова при ламповом освещении, как и Бларамберга. Переписан он был, однако, только в апреле 1886 г. при дневном свете. Он очень похож, эффектно взят, в типичной мясоедовской позе, и хорошо по живописи, хотя некоторая рыжеватость в нем еще осталась. Сам Репин был им, впрочем, недоволен, и когда Третьяков просил его продать портрет для Галереи, то он ответил ему уклончиво:

«Портрет Мясоедова я никак не предназначал для вашей галереи; он для этого недостаточно закончен; особенно корпус и рука; что делать, когда человек не захотел пожертвовать мне еще одного или двух сеансов.

Я рекомендую вам не торопиться его приобретением; можно оставить его до будущего года; может быть, удастся его улучшить (стоит он 600 руб.)»^[37].

Но Третьяков не мог упустить случая приобрести для своей портретной серии портрет инициатора передвижных выставок, и он был, конечно, тут же приобретен. Правда, пришлось, как водится, поторговаться: Третьяков предложил 500, соглашаясь ждать до 1887 г.^[38]

Т. А. Мамонтова, впоследствии Рачинская. 1882. Был с собр. Паатова [позднее перешел в собр. В. А. Константинова в Ленинграде].

Осенью и зимой 1886 г. Репин был всецело поглощен портретом-картиной «М. И. Глинка в период сочинения оперы „Руслан и Людмила“». Мысль о портрете Глинки возникла еще в 1880 г. у Стасова, посоветовавшего сестре Глинки, Л. И. Шестаковой, подать Третьякову мысль о заказе его портрета для Галереи, причем Стасов, конечно, рекомендовал в качестве художника Репина. Шестакова обратилась с этим при личной встрече к Третьякову, а в ноябре 1880 г. писала ему на ту же тему:

«Основываясь на разговоре нашем, в бытность вашу в Петербурге, относительно портрета брата моего М. И. Глинки, я решаюсь напомнить вам о нем, с полным убеждением, что никто, кроме вас, не сделает этого дела и, мне кажется, что вы совершенно правы, что только один г-н Репин может особенно художественно передать нам Глинку; к тому же он дружен с В. В. Стасовым, который знавал брата в разные эпохи его жизни.

Не знаю, видели ли вы у меня рисунок, набросанный В. В. Самойловым с натуры, на котором изображен брат играющим на фортепиано? Хотя это сделано немного карикатурно, но сходство поразительное. Стасов хорошо умел бы объяснить, чего недостает в этом оригинале.

Буду ждать вашего письма и согласно с вашим решением начну действовать. По моему мнению, было бы весьма недурно нарисовать Глинку за инструментом; хотя он в профиль, но, опять повторяю, что сходство большое»^[39].

Дело это, однако, как-то заглохло, и идея портрета осуществилась только в 1886 г. Летом и осенью этого года Репин много возился с портретом, несколько раз меняя композицию. Он ему не давался, и Репин так устал от него, что в конце концов решил его бросить. Как-то в октябре к нему зашел Стасов, все время следивший за этой работой. Репина не было дома, но ему сказали, что Стасов был не один, а с каким-то генералом, с которым вместе они и осматривали портрет. Стасов горячо поддержал павшего духом художника, найдя портрет вовсе не плохим. Репин догадался, что генерал был не кто иной, как П. А. Степанов, брат известного художника-карикатуриста, глинкинского приятеля и собутыльника. Сам он к тому времени уже опубликовал в «Русской старине» свои воспоминания о Глинке и Даргомыжском^[40]. Стасов привел Степанова, как человека, очень близко знавшего Глинку, а потому хорошего судью в вопросе о сходстве. Репин ответил Стасову: