Репин

«Как я рад, дорогой Владимир Васильевич, что попал в Вену! Во-первых, надо вам признаться, что я с некоторых пор ужасно полюбил уединение; не знаю, худо ли это или хорошо, но я теперь совершенно наслаждаюсь своим путешествием в одиночку; за границей это первый раз. Впечатления ложатся сильнее и продолжительнее, мысли возбуждаются глубже, и ничто почти не мешает им заканчиваться и давать некоторый результат голове». И, как всегда, он говорит, что самые лучшие мысли приходят в дороге. Рубенса «…видел сегодня в Бельведере в первый раз. Я положительно ничего этого не видел в 1873 г. Да, Рубенс — это Шекспир в живописи!.. („Игнатий Лойола изгоняет бесов из одержимых женщин и мужчин“).

…Конечно, не обходится у него без живописной риторики, в виде ракурсов, торсов, плеч, следков, пятерней, но все же это гениальный силач!..

…А какой портрет его самого! Уже в преклонных летах. Какое достоинство в фигуре, какая доброта в глазах потрудившегося человека! Гениальный, бессмертный художник!». Понравился еще ему Креспи (Христос и ап. Петр и Павел) и Джентилески «„Магдалина“ лежит в пещере и мечется без сна и без покоя (интересный психологический этюд). Его же — „Отдых св. семейства“, превосходный, полон спокойствия, и в какой реальной, живой и близкой нам форме!.. — В Болонью!..» — заканчивает он неожиданно письмо^[51].

П. И. Бларамберг, композитор. 1884. ГТГ.

М. Н. Климентова-Муромцева, певица. 1883. Ереванский музей изобразительных искусств.

Н. В. Стасова. 1884. ГРМ.

«Стрекоза». В. И. Репина, сидящая на жердочке. 1884. ГТГ.

В Венеции он попал на выставку современных художников, организованную в новом выставочном здании в публичном саду. Новые итальянские художники произвели на него хорошее впечатление свежестью красок, чувством правды и смелостью, хотя форма у них и страдает, ибо «новые художники относятся, как пейзажисты» к природе. Это сразу переносит его в его собственную мастерскую в Петербурге, и он делает, как обычно, сбоку приписку: «К вам покорнейшая просьба (не забудьте)! Попросите Сюзора (архитект[ора]) и еще кого знаете в городской управе архитекторов, чтобы поскорее разрешили моему хозяину Григорьеву (Конст. Иван.) строить павильон, т. е. мне мастерскую»^[52].

До сих пор у Репина не было настоящей мастерской, а была просто большая светлая комната с несколькими окнами, в которой он писал свои большие картины. Весной 1887 г. он уговорился с хозяином дома, что тот надстроит над его квартирой павильон со специальной мастерской, о которой он и писал Стасову из Венеции.

Из Венеции Репин проехал во Флоренцию и Болонью, а оттуда в Рим и Бари. Во Флоренции он написал автопортрет Третьяковской галереи. Рим ему так же не понравился, как и в первый приезд. Особенно он был огорчен работами юных русских художников-пенсионеров. Делясь со Стасовым восхищением по поводу его новой статьи, он пишет ему в июне из Рима:

«Столько правды, силы убеждений и вечной вашей стойкости за настоящее, за национальное, самобытное искусство, выходящее из глубины недр художника. Это я особенно почувствовал здесь, в этом паскудном, кастратском Риме, при виде работ наших несчастных ссыльных юношей. Боже! Что они тут делают!!! И, если они проживут тут несколько лет еще, они окончательно оглупеют, полюбят эту пошлую помойную яму, это гнусное гнездо черных тараканов в виде католических попов всякого возраста и будут прославлять этот подлый памятник папской б.... и — храм св. Петра! Ах, как я ненавижу Рим! Насколько мне нравится Венеция, Флоренция, как я был восхищен всей Италией… до Рима. Рим такая пошлость! Кроме Рафаэля, Микель-Анджело, здесь только и есть, что остатки древнего героического Рима»^[53].

Фраза Репина в письме из Вены об уединении, которое он с некоторого времени полюбил, не была им случайно обронена: для этого у него было достаточно оснований, главным образом и побудивших его к дальней поездке.

Как-то в 1883 г., в письме к Третьякову, Репин, сообщая о разных художественных новостях, между прочим пишет:

«У меня лично идут такие семейные дрязги, о которых бы я, конечно, молчал, если бы они не мешали мне работать… Ну да это к делу не относится»^[54].

Репин не отличался безупречной верностью любимой им когда-то жене, миниатюрной Вере Алексеевне, давно уже утратившей для него интерес. Вся уходившая в домашние заботы и в возню с детьми, она не могла уделять мужу должного внимания и, конечно, вскоре его потеряла. Усталый от работы, он искал отдыха на стороне. Он чувствовал себя хорошо только там, где мог поговорить на «большие» темы, всегда его волновавшие. Правда, в поисках новых привязанностей он не всегда был достаточно разборчивым, сильно роняя себя этим в глазах жены. Отсюда эта фраза о «семейных дрязгах».