– Ницше… Если оставаться в рамках темы нашей беседы… Нет, я никогда не разделял его лобового неприятия Христа.
–
– Нет, потому что я никогда не был по‐настоящему верующим человеком: мое несогласие связано с его отторжением морали и сострадания. И да: Ницше соперничает с Христом и претендует на победу над ним… В принципе, это безумие широко распространено на Западе… От себя добавлю, что Дионис никогда не казался мне – и не кажется сегодня – убедительным в качестве божества. Шопенгауэр – другое дело; он тоже открытый атеист, но его атеизм носит более интеллектуальный характер – под конец он даже пытается перетянуть на свою сторону католиков, что представляется мне милым оппортунизмом: он делает им тайные знаки, хотя до этого всю жизнь крыл сторонников монотеизма последними словами. Но в конце жизни он вбил себе в голову, что католицизм на самом деле не вполне монотеистическая религия, в чем он не так уж неправ – Богоматерь и многочисленные святые представляют собой промежуточные божества, смягчающие жесткость отношений человека с Богом, свойственную иудаизму и протестантизму.
–
– Оставив в стороне тот факт, что он мне очень нравится, я все же не думаю, что путь обращения в веру Гюисманса, основанный на эстетизме, подходит большинству людей. Вместе с тем из всех обретших веру писателей – а таких немало – он наверняка единственный, кто лучше всех рассказал о своем обращении; во всяком случае, он рассказывает об этом больше других, порой почти впадая в ненужные длинноты, но в общем и целом это звучит завораживающе: читая “На пути”, я на самом деле задавался вопросом, уйдет он в монастырь или нет, обратится в веру или нет… Вы можете не верить мне, но Гюисманс порой пишет настоящий триллер! Что‐то вроде духовного триллера…
–
– Пожалуй, Шатобриан, потому что его “Гений христианства” – поразительная книга. Она имела шумный успех, причем сразу; можно предположить, что изысканные парижские дамы говорили друг другу: “Так вот что такое христианство? Какая прелесть!”
–
– Ну, он слегка преувеличивает, чересчур приукрашивает, но это так хорошо написано, каждая фраза настолько отточена, что ему можно простить практически все.
–
– В основном это справедливо относительно Гюго. Да, Ламартин, пожалуй, тоже, но он все же не заходил так далеко, чтобы утверждать, что с ним ведет разговоры Шекспир. Он считал себя не столько пророком, сколько политическим лидером, что, впрочем, не менее смехотворно. В любом случае у меня нет присущей им мании величия – я не принимаю себя за светского пророка.
Каждый раз, когда мне говорят, что я пророк, я отвечаю нет и перечисляю свои несбывшиеся пророчества, а их немало… Так что нет. Мне хватает скромности не претендовать на роль пророка.
–
– Да, конечно. Их объединяет очень важная общая черта: дело в том, что поэзия не предполагает возражений: это дискурс абсолюта, каждой своей фразой исключающий опровержение. Другая общая черта состоит в том, что в обоих случаях необязательно полное, тотальное понимание: слушая религиозный текст, вы не обязаны понимать каждое слово – то же самое можно сказать и о поэтическом тексте. Впрочем, среди религиозных текстов встречаются наделенные подлинной поэзией, например некоторые псалмы. Поэтому да, это связанные явления.