В октябре 1940 г. книга о Сабине вышла в свет. Я уже говорила, что по вечерам мы выходили на прогулку. Ветенгл одалживал Юлеку трость, и он разыгрывал роль пожилого мужчины. Из дому мы выходили на цыпочках, без малейшего шума. На противоположной стороне улицы шли свободным шагом, а возле футбольной площадки, где уже не было ни одной живой души, Юлек обычно подзадоривал Теню: «спорим, что ты меня не догонишь!» – и пускался бежать. Бегал он хорошо. Это были приятные и полезные прогулки, ведь Юлек целые дни отсиживался в квартире. Каждое утро он, правда, занимался гимнастикой и с наслаждением принимал холодный душ.
Когда Ветенглы уходили на работу, мы с Юлеком обычно пили чай. Я, как всегда, намного раньше управлялась с едой, а Юлек заканчивал завтрак один, читая газеты, которые ему ежедневно приносил Геня. Иногда днем Фучик открывал дверцу клетки. Белочка моментально прекращала свой стремительный бег по колесу, быстрыми глазками оглядывала отверстие, прыжок – и зверек уже на плече у Юлека. Он уносил белку в комнату. Как только Юлек садился, Бибина спрыгивала на стол, куда Фучик клал кусочек сахару. Белочка грациозно брала его передними лапками, усаживалась, красиво изогнув пушистый хвост, и быстро уничтожала лакомство. Затем Бибина вновь устраивалась у Фучика на плече. Пока она вела себя не слишком шаловливо, он ее не прогонял, но когда белочка затевала своеобразную тренировку, безостановочно прыгая с плеча на стол и обратно, при этом разбрасывая бумаги, Юлек говорил: «Милая Бибина, раз ты не умеешь себя прилично вести, отправляйся-ка обратно в свой дом» – и относил ее в клетку. Белочка тут же взбиралась на свое колесо и начинала быстро вращать его. Возможно, что Бибина гневалась.
С приближением осени в комнате становилось холодно. Начинали стыть ноги и руки. Юлек временами отрывался от работы и махал руками, чтобы согреться. В этой невеселой комнате я поняла истинное значение его жизненного правила: нигде не чувствовать себя одиноким. Куда бы Фучик ни попадал, он умел создавать необходимую ему обстановку, в отличие от меня, которая скорее подчинялась ей.
Тогда, осенью, Фучика необычайно возмутило известие о том, что нацистский министр пропаганды Геббельс пригласил чешскую интеллигенцию на службу третьей империи. В сентябре 1940 г. Геббельс вызвал в Берлин несколько десятков чешских журналистов, художников, композиторов, принял их и сделал предложение, которое затем было опубликовано. Юлек не мог молча пройти мимо такой подлости. Он передал через Светлу Амортову, которая приходила на квартиру Ветенглов к Юлеку в качестве связной от товарища Уркса – члена первого подпольного ЦК партии, что напишет ответ от имени патриотической чешской интеллигенции. Фучик был настолько разгневан, что после знакомства с речью Геббельса начал тут же писать ему ответ: «Мы, чешские музыканты, артисты, писатели, инженеры, мы, чьи уста насильно сомкнула ваша цензура, чьи руки скованы вашим террором, мы, чьи товарищи испытывают нечеловеческие страдания в ваших тюрьмах и концентрационных лагерях, мы, чешская интеллигенция, отвечаем вам, министр Геббельс! Никогда – слышите вы? – никогда мы не изменим революционной борьбе чешского народа, никогда не пойдем к вам на службу, никогда не будем служить силам мрака и порабощения!»
Вся статья была страстной защитой абсолютного большинства чешской интеллигенции, которая осталась со своим народом, была верна ему и выступала против оккупантов.
Юлек писал, а я читала. Как я любила эти минуты! Временами он поднимал голову от рукописи и говорил: «Густина!» При этом глядел на меня так, словно извинялся за та, что уделяет своей работе больше внимания, чем мне, приехавшей в гости. Иногда он говорил: «Я хотел бы тебе прочитать отрывок». Я внимательно слушала. Впервые за время его журналистской деятельности он мог писать совершенно откровенно, не опасаясь, что в его работу вторгнется цензура и исказит ее. Он хотел бы видеть физиономии гестаповцев, когда к ним в руки попадет его статья, направленная против третьей империи. Фучик писал свой ответ Геббельсу с необычайным подъемом: