Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

Я думаю, это было какое-то идейное накопление, которое сложилось благодаря таким странным событиям, как «бульдозерная», а на следующий год прошла еще одна или даже две выставки на ВДНХ, и еще через год снова серия выставок… Это были настолько важные вещи, что гораздо позже, в 10-х годах, когда началась какая-то уличная социальная активность и оживилась общественная жизнь, на одном из митингов моя знакомая и ровесница сказала мне: «А правда, это похоже на очередь на „Пчеловодство“?» Очевидно, схожесть была главным образом антропологической — все те же типажи! Когда-то эти люди стояли в очереди в павильон «Пчеловодство», а теперь они пришли на митинг.

Г. К.: Совершенно верно, эти выставки 1974-го и первой половины 1975 года были очень важными, даже переломными. Однако своим контентом, как теперь говорят, своими экспозициями они совершенно не предвещали зарождения и укоренения концептуализма и последующих современных трендов. Что послужило триггером для изменения сознания у столь многих художников в нашем круге?

Л. Р.: Мне кажется, уже что-то было и раньше в этом роде.

Г. К.: Ну да, что-то было — ранние альбомы Кабакова, три-четыре работы Булатова, иронические работы Комара и Меламида… Ремейки поп-арта и облагороженный сюрреализм в духе Магритта — были. Но все прочее, продвинутое, еще только дремало в головах у художников. Иными словами, к осени 1974-го картина была невнятная и разрозненная. Что же стало причиной прорыва? Накопление сведений, проникавших с Запада?

Л. Р.: Да. И накопление внутренних идей. В моем случае это точно так: в меньшей степени это влияние Запада — в крайнем случае в виде преломления и местного пересказа. Ведь наше общее эстетическое и художественное образование было достаточно обрывочным и фрагментарным: кто-то что-то рассказывал о том, что прочитал. Среди нас были единицы, владевшие языками. И никто никуда не выезжал. Помню, что в круге старшего поколения художников был Иван Чуйков, увы, недавно ушедший, который в силу своего мажорского происхождения достаточно хорошо знал английский. А его отец-академик ездил за границу и по просьбе Ивана привозил альбомы и каталоги модных выставок, после чего они собирались все вместе в квартире или в мастерской у Ивана и он переводил друзьям тексты этих каталогов и журналов. Так происходило знакомство с современным западным искусством.

В сущности, трудно описать это яснее. Но позже выяснилось, что мы, в принципе, не очень сильно отставали: примерно в то же время примерно то же самое делали и в Европе. То есть отставание было не более пяти лет. Кстати, примерно в те же годы через Алика Рабиновича я познакомился с Альфредом Шнитке, который верил в то, что существуют некие подземные реки, соединяющие все реки Земли. Хотя мы сидим здесь в изоляции «за железным занавесом», считал он, до нас непонятными путями все равно доходят важные мировые идеи.

Г. К.: Отличная концепция. А я тут просматривал твои «манифесты» («программы работ») 1975 года, с которых ты начал свой концептуальный путь, и обнаружил очень любопытный момент. Это аппеляция к коллективному сознанию и симуляция коллектива авторов одновременно. Как бы не ты один пишешь программу работ, а некая группа. Провозглашается отказ от индивидуального авторства и признание авторства коллективного (!). «Круг заинтересованных лиц (насколько широкий?) приглашается к участию в проекте». Так было указано из чувства самосохранения или по иной причине?