Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

Г. К.: А что, в то время в твоем круге разве не возникало никаких интересных фигур среди поэтов?

Л. Р.: Ну, вот поэтов было немного! Понятно, что они «были», но мы всегда занимали позицию как бы вне всего, с пафосом отличия. При этом я слышал какие-то имена, в том числе своих ровесников, но знакомство с ними стал водить позже. Например, я знал с начала 70-х о существовании Ольги Седаковой, года с 1974-го — о группе «Московское время», где были Гандлевский, Сопровский, Цветков, и мы даже здоровались при встрече. Ты помнишь, что я в то время был очень радикально настроен и все те, кто писал в столбик, мне были жутко неинтересны. Хотя я их знал и мы были знакомы.

Г. К.: Можно возразить, что ты и сам писал в столбик в начале 70-х.

Л. Р.: Да, до поры до времени. Но с середины 70-х уже все пошло по-другому.

Г. К.: Как ты воспринял в те годы появление соц-арта? Воспринимались ли подобные работы как искусство или хотя бы как нечто, имеющее перспективу?

Л. Р.: Знакомство с соц-артом, по сути, произошло посредством личных знакомств или посредством все того же поселка Кясму в Эстонии, потому что Алик и Виталик проводили лето там же, где и мы с тобой. Кажется, году в 1974-м я уже видел этого Алика и знал, кто он такой. Про них уже говорили, что есть «такие странные ребята», хотя слово «соц-арт» еще не звучало, но говорили, что они в каком-то ироническом контексте изображают, например, портреты вождей. Мне тогда такое сочетание авангарда с портретами вождей казалось странным. Хотя о поп-арте я знал и знал, что они изображали Мао Цзэдуна и размножали Мерилин Монро, но личное знакомство как-то все расставило по местам, потому что мы поговорили, им понравилось, что я делаю, а мне понравилось, что они делают. В начале сентября 1974 года, я это хорошо помню, уже познакомившись с Аликом, я посетил их мастерскую. Более того, через пару дней мы даже снова пришли к ним с Андреем, потому что он один ехать стеснялся. А дней десять — двенадцать спустя состоялась знаменитая «бульдозерная выставка».

Г. К.: Итак, мы с тобой подошли практически к середине 1970-х, и это было то удивительное время, когда очень многие из нашего круга, включая и некоторых художников, и поэтов Монастырского и Рубинштейна, начали делать что-то новое…

Л. Р.: Именно тогда! Я потом узнавал, что это произошло не только с нашим кругом. Гораздо позже я познакомился с Приговым, мы разговорились, и он тоже мне признался, что для него временем таких радикальных новых идей был 1974 год. О том же самом мне говорил композитор Мартынов. То есть этот 1974 год для абсолютно разных людей стал переломным.

Г. К.: Как ты считаешь, что же произошло тогда в сознании «творческой прослойки»? В чем была причина такой резкой (для многих авторов) смены вектора собственного творчества и прежних устремлений?

Л. Р.: Об этом трудно говорить, потому что мы обычно не отслеживаем такие вещи. По нынешним временам такой внешний фактор, как «бульдозерная выставка», ничего собой не представлял, но это была невероятно важная акция. Во-первых, она вывела на общественную авансцену изобразительное искусство и вообще подняла статус искусства, которое стало вдруг общественно и даже политически значимым институтом. Возможно, даже самым значимым для тех времен. Ведь это было время, когда в стране фактически была подавлена правозащитная деятельность — уже все, кому надо, сидели, а кому не надо, уехали, и тут вдруг выступили художники! Быть художником в одночасье стало модным, крутым, и на эту ниву ринулось много молодежи. Вместе с художниками выступили и связанные с ними поэты, хотя нас было немного. И мы все отчасти были тоже художниками. Андрей быстро мигрировал в сторону визуальности, и я начал свои картотеки делать.