Репортажи из-под-валов. Альтернативная история неофициальной культуры в 1970-х и 1980-х годах в СССР глазами иностранных журналистов, дополненная инт

Но отдельно и параллельно с Аликом, как и с Мишей Шейнкером, дружил я. И в какой-то момент Миша сказал: «Давайте возобновим наши семинары, но с новыми людьми. Скажем, ты (обращаясь ко мне) почитаешь свои тексты, потом еще кого-то позовем и так далее». И так мы воссоздали этот семинар — сперва на нашей с Ирой[174] квартире, куда пришли Шейнкер, Гройс, с которым мы тоже незадолго до этого стали дружить, Некрасов, Пригов и, кажется, Булатов с Васильевым. Мы собирались, обсуждали, потом появился Алик и сказал: «У меня огромная комната, в которой я живу один, и давайте перенесем семинары ко мне, потому что там помещается много людей». Что и произошло, и Миша Шейнкер был неформальным ведущим этих семинаров. Они проводились с периодичностью в две-три недели и сыграли огромную роль. Наверное, самый активный период начался года с 1979-го. Сложился некий канон: эти собрания условно делились на три части. Первая была как бы монологическая, когда какой-нибудь поэт или прозаик читал свои вещи, или художник показывал слайды, или устраивалась лекция; потом был перерыв, после которого некоторые уходили, а потом начиналось обсуждение, во время которого, как я считаю, формировался язык, точнее, метаязык нашего нового искусства. Понятно, что огромную роль сыграл там Гройс, который был все же теоретиком, но и другие тоже очень активно участвовали.

Г. К.: Однако Гройс был в Москве очень недолгое время. Года три, как мне кажется.

Л. Р.: Ну, по тем временам это вполне долго, с учетом тогдашней интенсивности событий! (Это сейчас три года — ничто…) Так вот, ближе к середине 80-х мы стали замечать, что семинары оказались под пристальным вниманием разных органов. Дело было в том, что конторы продолжали работать, а с диссидентами они к тому времени, по сути, расправились. И нужны были новые враги. Постепенно они стали вплотную к нам приближаться, хотя до этого мы были седьмой водой на киселе. И надо не забывать, что все это происходило в коммунальной квартире, в которой жили и соседи. Что они там думали про эти собрания — непонятно. Собиралась масса народу, человек тридцать — сорок, но вместо ожидаемой пьянки-гулянки в комнате было тихо, шли только какие-то разговоры. Варианты в головах соседей могли быть такие: либо секта, либо собрание подпольщиков. И постепенно стали приходить участковые, нами заинтересовались слишком вплотную. К счастью, тут как раз случилась перестройка.

Г. К.: Было в то время в Москве еще одно любопытное явление: Герловины. Они несколько лет работали весьма успешно, а потом резко уехали в Америку и вскоре совершенно исчезли с арт-горизонта.

Л. Р.: Мне кажется, они умудрились почти со всеми прервать всякие отношения. Хотя познакомился я с Валерой довольно давно, в конце лета 1969 года, гуляя по Таллинну после отдыха в Кясму. Вечером я уезжал в Москву. И на улице я случайно встретился с молодым человеком, оказавшимся художником. Разговорились, и оказалось, что мы оба едем в Москву одним и тем же поездом. В поезде мы тоже много общались и договорились встретиться немедленно в Москве. В те годы людей со схожими взглядами на жизнь было совсем мало, поэтому сближение всегда шло очень быстро. Мы созвонились, я пришел к нему в его мастерскую в Столешниковом, послушали на магнитофоне диск «Битлз», который я слышал впервые, и стали дружить. Потом я его познакомил с Монастырским, Андреем Демыкиным, Наташей Шибановой, и мы все стали тесно общаться.

Г. К.: В то время Валера делал абстракцию, а года с 1975-го он резко «поменял ориентацию» и начал серию концептуальных объектов вполне западного качества и свойства. Причина та же?

Л. Р.: Ну, мы же все общались, обсуждали разные идеи, которые крутились в воздухе и носили, как правило, устную форму. И сейчас очень трудно сказать, кто что первый придумал или произнес. Общение происходило по фольклорному принципу — кто-то фразу начинал, а кто-то ее заканчивал.

Г. К.: Абсолютно.

Л. Р.: Да, и так рождались анекдоты, как известно, когда реплики подавались по очереди… У нас с Герловиным был период примерно года три — наверное, с 1970-го по 1973-й — невероятно близких отношений, когда мы виделись практически ежедневно. Мы сделали совместно две авторские книжки. Даже его поздние абстракции — до перехода к концептуализму — были очень созвучны тому, что я писал в то время. Потом, правда, наши отношения начали портиться, но я не хочу об этом рассказывать.

Г. К.: Как мне помнится, ты в то время держался достаточно особняком как поэт.